— Арабский! Арабский! Арабский! — напустилась она на меня она. — Она говорит на этом дрянном арабском! Бла, бла, бла, бла — чтобы бабушка ни слова не могла понять… Арабский — тьфу! Ты думаешь, твоей маме и мне приятно слышать это кваканье, этот дрянной лягушачий язык? Ты так думаешь, да?
Я спохватилась, что бабуля права — я и вправду говорю по-арабски. По дороге домой я беседовала на нем с отцом, а дома продолжила с матерью. Вот он, результат трехмесячного пребывания в большой школе, где нас лупили за разговоры на каком-либо другом языке.
— Лягушачий язык! — продолжала бабуля. — Мы не желаем его слышать, и все остальные в деревне тоже. И мы немедленно покончим с этим Бобом Марли. Немедленно!
От бабулиного толчка я плюхнулась на маленькую табуретку посреди двора. Я не сомневалась — она хочет, чтобы все стали свидетелями моего унижения.
— Сиди смирно! — приказала бабуля и отправилась за ножницами. Вернувшись, она приступила к моим косичкам, бормоча себе под нос: — Боб Марли… Спуталась с чужаками и сразу захотела быть как они…
Осторожно подбирая слова на родном языке, я снова попыталась объяснить ей, что просто хотела быть похожей на Мону, мою школьную подружку из племени загава. Мне нравился этот стиль, с ним я выглядела по-другому. Но бабуля и слышать ничего не хотела. Чем больше я протестовала, тем сильнее она дергала мои косички. Мысленно я велела себе впредь быть осторожнее. В следующий раз перед возвращением в деревню я переплету волосы в стиле беери, пусть он и кажется мне скучным.
— Три месяца вдали от дома, и ты забыла свои корни, — ворчала бабуля. — Я же говорила, что ничего хорошего из этого не выйдет. И если тебе так хочется говорить по-арабски, что ж, иди тогда и живи с арабами…
Через час мои волосы снова были уложены в скучном стиле беери — заплетены в жесткие ряды, плотно прилегавшие к черепу. После ужина с мамой и брюзжащей бабушкой мы с отцом пошли отдыхать на циновках во дворе. Мать, Мо и Омер присоединились к нам, и я начала рассказывать им о жизни в большом городе. Но бабуля ушла и заперлась в своей хижине: она не желала присутствовать при подобных разговорах о нездешних местах и чужих людях.
Я поведала им о двух хаваджат, которых видела на базаре. Я сравнила их кожу со сливочным маслом и рассказала, как мы удивлялись, что она не таяла на солнце. Я описала волосы женщины, подобные тонким нитям из пряденого золота, и густую бороду мужчины, огненно-красную, как заходящее солнце.
Конечно, наши деревенские знали, что белые люди существуют. Изредка высоко над деревней пролетал авиалайнер, и дети выбегали посмотреть на него, крича и маша ему, словно пассажиры могли слышать и видеть.
— Хаваджат! Хаваджат! Хаваджат! — кричали мы, а потом начинали петь: — Самолет номер три! Самолет номер три! Это самолет номер три!
Не знаю, откуда взялись эти словечки. Возможно, кто-то когда-то видел такую надпись на борту самолета.
Я пояснила, что, вообще говоря, хаваджат с базара в Хашме жили в глухом лесу. В городе они пополняли припасы, чтобы потом вернуться к своей работе — строить колодцы и школы. Моя подруга Мона сказала мне, что они — хорошие люди: приехали издалека, чтобы помогать народу загава.
Отец усмехнулся:
— Да, Ратиби, сейчас-то хаваджат действительно пришли с добром. Но так было не всегда. Сотни лет назад англичане явились как захватчики, чтобы разделить племена и натравить их друг на друга. Они назвали эту политику «разделяй и властвуй».
Омер фыркнул:
— Опять вы об этой скучище, о политике? Всегда ты так, когда Ратиби рядом. Я пошел спать.
Отец оставил этот выпад без внимания, и Омер скрылся в темноте. Я посмотрела на остальных. У огня лежал полусонный Мохаммед, а рядом с ним — мама, тоже клевавшая носом.
— В те времена британцы пришли в нашу страну с единственным намерением — заграбастать все, что можно, — продолжал отец. — Они забрали нашу землю, чтобы выращивать свой урожай, забрали горы, чтобы добывать золото, они пытались заставить наших людей работать на них. Но мы, загава, сопротивлялись, и нас никогда не могли победить по-настоящему.
Отец взглянул на меня; глаза его блестели.
— Но знаешь, что самое худшее сделали англичане? Самое-самое худшее? Уходя, они передали всю власть арабским племенам. Они передали власть арабам. Вот такие вещи вы должны изучать в школе.
— Может быть, теперь они возвращаются, чтобы искупить свою вину перед нами, — предположила я. — Может быть, они чувствуют себя виноватыми.