— Я слышал твое имя! — закричал он. — По радио! Халима Башир! В списке студентов, принятых в университет в Хартуме!
— Боже! Боже! Но на какой факультет? На который?
— На медицинский, — возвестил дядюшка. — Медицинский! Ты будешь учиться на доктора!
Я не могла в это поверить. А что, если он ослышался? Папа не мог себе простить, что сам пропустил сообщение по радио. Он решил ехать в Хашму, чтобы проверить сведения непосредственно в Министерстве образования, и немедленно отправился в путь. Я хотела поехать с ним, но он велел мне оставаться дома. Я все еще была в трауре, и мне ехать не подобало.
Два дня спустя отец вернулся. Он вышел из лендровера с широчайшей улыбкой, какой я у него еще не видала, и раскрыл мне объятия. Дядя Кадиджи не ошибся, объявил он. За мной закрепили место для обучения на терапевта.
Мо и Омер изо всех сил старались радоваться, и малышка Асия казалась довольной, проникшись общим счастьем. Даже бабуля как будто немного вышла из своего подавленного состояния. Я слышала, как она и мама хвастались перед другими женщинами, перечисляя хвори, которые я смогу вылечить, словно я уже была доктором. Я надеялась, что выдержу предстоявшие мне семь лет интенсивных занятий. Я надеялась доказать, на что способна, надеялась, что исполню мечту отца. И я надеялась, что найду себе друзей и буду счастлива там, в далеком большом городе.
Половина каникул уже прошла, а первый семестр в университете должен был начаться не раньше мая. Мне предстояло как-то убить восемь месяцев. Дома я помогала с готовкой, стиркой и прочими домашними делами. Мама и отец накупили мне целый новый гардероб, и мы несколько раз ездили в Хашму за учебниками. Но по большей части особо заняться было нечем, и я растолстела и потеряла форму. Я почувствовала, что мой мозг пресытился бездельем. Пора было уезжать и приступать к учебе.
Пора было осваивать новые места.
Часть третья
ПУСТЫНЯ В ОГНЕ
12
Медицинская школа
Вечером перед отъездом в университет мама велела мне снять все золотые украшения и оставить ей — для сохранности. В общежитии могут быть воры, сказала она, так что лучше не рисковать. На следующий день, ранним утром, отец и я распрощались с домашними. Мы направились в Хашму и доехали до железнодорожного вокзала. Отец уже бывал в Хартуме, именно там он купил лендровер. Он знал, что нам понадобится несколько дней, чтобы добраться туда.
В зеленый металлический сундучок, в прошлом — ящик для патронов, купленный нами на деревенском базаре, я упаковала всю провизию, которую приготовили мама и бабуля. Там были сушеные кисра — плоские сорговые лепешки; там были жареный арахис и сладкие пирожки; там была сушеная пряная ягнятина и даже горсть сушеной саранчи, которую бабуля припасла со времен последнего налета большой стаи.
Все это было распихано между моей университетской одеждой и прелестной муслайей — мусульманским молитвенным ковриком, который купил мне отец. На нем были вытканы мечеть и яркая радуга. Сверху я уложила прекрасную новую батанию — толстое покрывало. Мама соткала его из овечьей шерсти, и оно должно было согревать меня в холодные месяцы.
Поезд, пыхтя, подошел к вокзалу Хашмы вскоре после полуночи. Для поездки в Хартум отец забронировал купе первого класса. В нем были две двухъярусные кровати. Наши соседи, супружеская пара, оказались приветливыми, кровати — удобными, и у нас имелись с собой мамины припасы, чтобы подкрепиться в пути. Но несмотря на то что все остальные вскоре захрапели, я была слишком взволнована, чтобы думать о сне.
В какой-то момент я, должно быть, отключилась и проснулась от солнечного света, лившегося через окно купе. Всякий раз, когда поезд прибывал к станции, вдоль него носились люди, протягивая к окнам подносы с едой: свежие фрукты, вяленая рыба, сочные финики и здоровенные куски жареной курицы. Другие продавали живых коз со связанными ногами или клетки с курами. Из поезда протягивались руки с деньгами, и другие руки передавали животных через окна в вагоны.
Поезд катил вперед, к Хартуму, пейзаж превращался в плоскую, иссушенно-коричневую пустошь с несколькими чахлыми деревьями. Кое-где извивалась по саванне, ведя к дальней деревне, едва заметная тропинка. Но иных признаков жизни здесь почти не было, и все это так мало походило на наши зеленые, изобилующие листвой края. Мы миновали ряд городков, каждый из которых казался больше, чем предыдущий, и местами по краям дороги виднелись серые фабрики.
Поезд летел вперед, а отец негромко давал мне наставления о жизни в университете. В первый раз я уезжала так далеко от дома, туда, где у нас не было близких родственников. Отец говорил, что я должна держаться особняком и быть осмотрительной. Должна усердно учиться и остерегаться других — по крайней мере до тех пор, пока не узнаю, каковы они на самом деле, и дружить только с теми, кому смогу доверять.