Она говорила во весь голос, и остальные женщины расхохотались.
— Говорю тебе, потрогай меня этой штукой и скажи мне, что не так.
— Хорошо, я попробую. Но я не всесильная. Может быть, тебе все равно нужно будет в больницу…
Я заложила в уши дужки стетоскопа и прикоснулась холодным металлом к мягкой коже живота женщины. Та вздрогнула:
— Полегче, она же ледяная! Хочешь моего уродика заморозить, а?
Женщины опять расхохотались. Вскоре я обнаружила, в чем заключалась «проблема». Она ждала двойню. Я слышала, как стучат их чудесные маленькие сердечки. Насколько я могла судить, оба были совершенно здоровы. Вслушиваясь в их мир, я чувствовала, как сквозь меня струится теплое сияние счастья. Это то, чему я училась.
Я села за столик и улыбнулась.
— Все нормально. И не урод там, а два ребенка, вот и все. Двойня у тебя будет.
Женщина в изумлении воздела руки:
— Какая чушь! Это мой живот, и кому знать, как не мне, что там только один. — Она повернулась к женщине, стоящей позади нее: — Говорила я тебе — слишком она молода для доктора, верно?
Та взглянула на меня.
— И впрямь, слишком молодая с виду…
— Давай я покажу тебе, — предложила я. — Ну-ка, дай мне руку. Вот тут первая головка, чувствуешь? А теперь здесь — вторая. Это две головы. Двое детей. Говорю тебе, будет двойня.
— Ну я не знаю… Я-то эту вторую «головку» задницей считала…
Беременная ушла, остальные захихикали:
— Слыхала, что она сказала… Задницей считала… Ну дает…
Вот так мы разобрались с моей первой настоящей пациенткой. Осмотрев других, я поняла, что у большинства из них нет никаких отклонений. В основном жаловались на «кровяное давление» и хотели, чтобы я измерила его тонометром. И я измеряла. Практически никто не имел ни малейшего представления, каким должно быть нормальное давление, но уходили они счастливыми. Они видели доктора, доктор осмотрел их с помощью новомодной штуковины и сказал, что все у них в порядке. Этого было вполне достаточно.
Одна старуха потребовала, чтобы ее «полечили» как тонометром, так и стетоскопом. Я пыталась объяснить, что ни тот, ни другой прибор ничего не лечит, это просто инструменты для более точной постановки диагноза. Но старуха и слышать ничего не хотела. Почему нельзя и то и другое, настаивала она. Она достаточно плохо себя чувствует, имеет право. Я пыталась вытянуть из нее жалобу на что-то конкретное, но старуха заявила, что с нее достаточно, если какой-то из приборов ее вылечит. Она за этим и пришла.
— Просто потрогай меня вот тут этой машиной, — сказала старуха, подставляя живот для стетоскопа. — А тут вот этим, — добавила она, указывая на руку и тонометр. — Точно знаю, мне полегчает, как только ты это сделаешь.
Я послушалась, и старуха ушла совершенно счастливой. Очередь сократилась до нескольких человек.
Я подняла глаза и заметила, с какой гордостью смотрят на меня мама и бабуля. Я попросила бабулю сделать мне чашку мятного чая, поскольку изнемогала от жажды, и пошла отдыхать, попросив оставшихся пациенток извинить меня. К нам присоединились отец, Мо и Омер.
— У половины из них нет ничего серьезного, — пробормотала я. — Поэтому не делайте вид, что страшно впечатлены. Все это мог сделать кто угодно.
— Неважно, — сказала мама. — Посмотри, как они счастливы благодаря тебе.
— Но это не игра, — возразила я. — Это медицина. Это серьезно. Я не могу притворяться, что лечу людей.
— У тебя все отлично получается, — радостно заявила бабуля. — Из-за чего ты переживаешь? Может быть, ты ошиблась с двойней, но с остальными…
— Это двойня! — огрызнулась я. — Лучший диагноз, который я поставила за все утро! Меня беспокоит другое. Даже если я обнаружу высокое давление или что-то еще, я не смогу помочь. Им придется ехать в больницу.
— Ну, ты делаешь людей счастливыми, это же прекрасно, — сказал отец. — А если тебе к тому же удастся поставить диагноз, еще лучше. Женщина с двойней поразмыслит над твоими словами и одумается. Не волнуйся.
Пока мы разговаривали, Омер подошел к столу, взял стетоскоп, сунул дужки в уши и поднес слушающее устройство ко рту. Затем подбоченился свободной рукой, заправив большой палец за пояс, и принялся вызывающе крутить бедрами. Омеру исполнилось восемнадцать, и он был красивым парнем. Пациентки смотрели на него в недоумении, а он запел, изо всех сил подражая Элвису Пресли, хотя и перевирая текст: