Я начала осмотр. Когда я подошла к малышке Айше, она схватила меня за руку.
— Я не хочу, чтобы эти плохие люди приходили снова, — прошептала она. — Не позволяй им. Ты их остановишь, правда? Пожалуйста, не дай джанджавидам схватить меня.
— Не волнуйся, не плачь, сестренка, — утешила я ее. — Не волнуйся, мы защитим тебя. Теперь ты в безопасности. Вы в безопасности здесь с нами.
Если бы так. О, если бы так.
Я провела день с девочками, утешая их. К полудню работы в медпункте для нас фактически не осталось. Для поправки души и тела пациенткам нужно было есть и спать. И попытаться забыть. Лучшим местом для этого был родной дом. Постепенно девочки и родители покидали медпункт. Я в это время думала, где же в утро нападения обретался толстый начальник полиции. Ничто в деревне не совершалось без его ведома, но, как ни странно, его нигде не было видно.
Мы с Саидом прибирали в процедурной, когда я услышала, как снаружи останавливается автомобиль. Может быть, это начальник полиции? Может быть, он в конце концов решил, что существует? Но вместо него вошли два элегантно одетых незнакомца. Они представились сотрудниками Организации Объединенных Наций и сказали, что приехали в деревню для проверки информации о нападении на школу. Знаю ли я что-нибудь об этом? Слышала ли что-нибудь? Видела ли что-нибудь? Могут ли полученные ими страшные сообщения оказаться правдой?
Я согласилась рассказать все, что мне известно, при одном условии: мое имя не будет упомянуто. Я призналась, что напугана. У меня уже были проблемы с властями, и я не хочу их снова. Две девочки собирались домой — если родители не против, сотрудники ООН могут побеседовать и с ними. Таким образом они получат сведения из первых рук, причем от двух жертв сразу.
Слушая описания налета на школу, люди из ООН были явно потрясены. Они записали все и даже сделали несколько снимков этих двух малышек. В конце концов они уехали, пообещав срочно представить рапорт о происшествии в свою организацию. Они также обязались вскоре вернуться к нам и привезти медикаменты.
В последующие дни я навещала пострадавших, чтобы осмотреть их и собственноручно сделать перевязку. Но страх уже охватил деревню, и, переходя из дома в дом, я за каждым углом ощущала его мрачное присутствие. Пересуды о войне и ужасах, которые она несла с собой, были у всех на устах.
Школа оставалась закрытой, ее развороченные двери и выбитые окна смотрели словно темные пустые глазницы. Был ли смысл открывать ее снова? Родители боялись отпускать детей в школу — не было никакой гарантии, что кошмар не повторится. Ведь это правительственные солдаты окружили школу, когда джанджавиды делали свое дело. Чудовищные злодеяния были делом рук правительства, его санкционировали власти в Хартуме.
Что натворили жители деревни Маджхабад, чтобы заслужить такое обращение? Что они такого натворили? Что натворили школьницы, чтобы заслужить такое обращение со стороны своего правительства? Деревня переговаривалась испуганным шепотом, никто ничего не понимал. Чего добивались те, кто это затеял? Это было чистое безумие, бессмысленное зло. Что, скажите на милость, натворила деревня, чтобы заслужить такое?
И что мог натворить ребенок, чтобы заслужить такое обращение?
20
Они приходят за мной
Через неделю после нападения на школу они пришли за мной. Около полудня я услышала, как возле медпункта останавливается машина. Какой-то миг я надеялась, что это люди из ООН, вернувшиеся с обещанными медикаментами. Но вместо них в медпункт вошли трое мужчин в потрепанной униформе. Не замедляя шага, они рывком подняли меня на ноги за ворот белого медицинского халата, сметая со стола предметы.
— Пошевеливайся! — приказал солдат. — Давай! Пойдешь с нами!
Сначала я попыталась сопротивляться.
— Чего вы хотите? Чего вы хотите? Уберите руки!
Лицо придвинулось к моему. В налитых кровью глазах горела ненависть, из свирепой пасти летели брызги:
— Заткнись! Заткнись! Заткнись! Заткнись! ЗАТКНИСЬ!
Когда они тащили меня из медпункта, на мгновение я встретилась взглядом с Саидом. Он взглянул на меня, словно хотел что-то сказать, затем испуганно уставился в пол. Они провели меня к ожидающему нас джипу и швырнули на заднее сиденье. Двое уселись по бокам, и двери захлопнулись. Третий солдат сел на место водителя и завел двигатель.
Мы поехали прочь от медпункта; в автомобиле стояла мрачная, жуткая тишина. Никто не произносил ни слова. Я даже не пыталась спрашивать, куда меня везут, я знала, что на этот раз все очень и очень серьезно. Сердце колотилось, боль, как отбойный молоток, сверлила под черепом. Я знала, что меня убьют. Внутренний голос кричал: сегодня они тебя убьют; они убьют тебя; они собираются убить тебя сегодня.