— А где Фил? — спросила Констанция у матери племянника.
— Он читает, — ответила та, хотя не знала, что делает сын.
После чая Фелиция подошла к Адриану и спросила его:
— Не возражаешь, если я похищу тебя у ро… — она чуть не сказала «родителей», но вовремя спохватилась: — У ро… у такого радостного общества Люсинды?
Нелепица, да и только! Но зато хоть не проболталась… Адриан растерялся. Мало того, что у него, раба, ещё и разрешения спрашивают, неизвестно, как отреагирует хозяин.
Джеральд рассмеялся и ответил, что, конечно же, можно, а сестра, засмеявшись тоже, сказала, что не его спросила, и взяла Адриана за руку:
— Пойдём? Мы так давно с тобой не общались.
— Как прикажите… — тихо произнёс он.
— Не знаю, встретимся ли мы ещё перед сном, — сказала Фелиция брату и Констанции, — поэтому заранее спокойной ночи!
Пожелав друг другу доброй ночи, они распрощались.
…Леди и Адриан вошли в комнату последнего. На улице было уже прохладно, поэтому от прогулки отказались. Сестра хозяина присела на маленький диванчик и позвала к себе юношу. Он послушно сел рядом, но не очень близко, чуть на расстоянии, чтобы ни один краешек его одежды не прикасался к ней, а то очернит ещё госпожу. Но леди придвинулась ближе и обняла его за плечо.
— Адриан, что с тобой происходит? — но юноша молчал, опустив голову. — Ну, я же вижу, что что-то не так… Расскажи мне.
Её голос звучал мягко и нежно. Но бывший раб не из вредности, не из-за капризов молчал, просто не хотел беспокоить госпожу, жаловаться ей. К тому же Адриан всё-таки был мужчиной, хотя ещё совсем молодым, но мужчиной…
— Я понимаю… — уговаривала она. — Я понимаю, как тебе тяжело сейчас… Тебе больно, и я восхищаюсь твоим терпением, смирением. Я бы так не смогла. Мне даже представить страшно, что было бы со мной. Пойми, я не лезу к тебе в душу. Не хочу лезть. Просто мне важно понять… — Фелиция погладила его по голове. — Ты мне очень дорог. Эта боль ест тебя… иногда надо дать ей выход… Ты ж так с ума сойдёшь… Что с тобой происходит? Вы все такие, что ли, мужики? Стыдно признаться?
— Признаться в чём? — неуверенно спросил он, понимая, что так долго молчать уже неприлично.
— В том, что тебе больно, может быть, страшно…
Голос её звучал по-прежнему мягко, но Адриан словно бы забыл все слова, словно оцепенение какое-то завладело всем его существом. Быть может, он и сказал бы, да отчего-то не мог. И леди начала уговаривать племянника, говоря, что он всего лишь человек, что он не железный, и в жизни чего только не бывает. И так получилось, что судьба была безжалостна к нему… А может, кто-то другой. Фелиция клялась Адриану, что она с ним, и никогда не оставит. Она просила рассказать, что происходит. Просила не стыдиться своей боли, ведь боль не значит слабость.
— Расскажи мне. Не бойся. Помнишь, когда ты был ещё маленьким, мы сидели на скамейке? Я научила тебя писать и читать… Ты никогда меня не боялся. Моё отношение к тебе не изменилось. Я по-прежнему очень люблю тебя.
— Вы всегда были добры ко мне. Спасибо вам за всё.
— И всегда буду… — Фелиция снова погладила его по голове, чтобы успокоить скорее себя. — Тебя… тебя пытали?
Её вопрос прозвучал очень вкрадчиво, осторожно и тихо… Адриан вздрогнул.
— Да… — почти неслышно ответил он после некоторого молчания.
Женщина, его родная тётя, — но юноша об этом не знал, — опустилась на пол и села перед ним на колени. Она взяла его руки, как тут же он тоже опустился на колени, ведь нехорошо, что госпожа на полу, а раб на диване.
Леди рассмеялась, спросила, чего это он сел, и велела сесть обратно на диван, но тот замотал головой, мол, не сяду.
— Ну, что мне с тобой делать?
— Я не могу сидеть на диване и спокойно смотреть, как моя госпожа стоит передо мной на коленях.
— Ну, и ладно! — снова засмеялась она. — Я тогда тоже не сяду! Мне твои глаза нужны, а ты в упор на меня смотреть не хочешь… — и уже мягко спросила его, продолжая их разговор: — И ты боишься, что это повторится, что тебя снова отправят туда… в… в… на живодёрню?
— Они уволились… Я с тех пор не видел их больше, но, говорят, они сказали, что, хотя очень интеллигентны, но не потерпят, чтобы им мешали делать своё дело, врываясь и прерывая работу… Их нет… Разумом я понимаю, что… они не достанут меня, а сердцем…
— Боишься?
— Да…
— Радость моя, чтобы там ни было, чтобы не случилось, если они, или кто-то другой попытаются это повторить, мы этого не допустим. Да Фил любому укажет на место! В тюрьме. Не бойся.
— Я очень благодарен сэру Филиппу и вам.
— Я знаю, соты мои медовые, — кажется, она уже научилась тоже звать его ласковыми прозвищами. — Какими бы страшными ни были воспоминания, помни всегда, что теперь ты не один, и этого никогда-никогда не повторится, — она поднялась. — Давай вернёмся на диван. Вставай, моя лапочка. Садись. Что они с тобой сделали?
Эх, опять эти «солнышки» и «лапочки», но сама «радость» уже научился не обращать внимания.
— Что сделали? — переспросил Адриан.
— Как это произошло…? — мягко ответила она, но голос её от чего-то дрогнул.
— Как? Прошу вас, моя госпожа, не заставляйте меня вспоминать об этом. Это было как в аду… Я в оба раза терял сознание, потом они приводили меня в чувства, чтобы продолжить работу.
— Оба раза? — изумилась леди. — Это два раза было?
— Да…
— Бедняжка мой! — она порывисто, неожиданно обняла его и бережно прижала к себе.
Фил не сказал матери, сколько раз наказывали Адриана, чтобы не пугать ее, а тут, оказывается, его ни один раз отправляли в большой дом на окраине ранчо, а два.
Она просила прощения за то, что воскресила в нём воспоминания…
— Почему? За что? — прошептала она.
— Я не знаю, — отозвался Адриан, думая, что вопрос адресован к нему. — Я рассердил своего господина, плохо себя вёл…
— Рассердил? Плохо себя вёл? Ты не в чём не виноват, — прервала его Фелиция и заглянула ему в глаза, наполненные слезами. — Тут нет твоей вины. Не пытайся отыскать её. Просто одному мерзавцу пришло в голову это с тобой сделать. И живодёры поиздевались по его приказу.
Но Адриан попытался оправдать господина, предположив, что, может, он и не приказывал, может, это «чисто их творчество».
— Как и ты их работу называешь, — усмехнулась Фелиция. — Тоже мне творчество! По его приказу. Он в таком случае их сам бы выгнал, ведь те чуть до смерти тебя не довели.
— Да? У меня была мысль, что приказано было только… только высечь, а они… — и тут он закрыл лицо руками. — О Боже! Что я делаю? Я не имею права вам этого рассказывать…
— Почему? — Фелиция погладила его по спине. — Имеешь…
— Жаловаться на своего господина для меня непозволительно. Такой раб заслуживает наказания. Моё дело только терпеть. Он имел права, а я, как эгоист…
— Никакой ты не эгоист! — тут же прервала его леди. — Поделись со мной… Как они приводили тебя в чувства, когда ты терял сознание?
Фелиция корила себя за эти вопросы, но она думала, что Ларри и Берти ударили чем-то её любимого племянника, и причина его замкнутости и отстранённости ещё и в этом. Тогда тут надо бить тревогу. И юноша, преодолев себя, собравшись с духом, ответил, что Берти и Ларри обливали его водой, в основном, чтобы привести в чувства. Иногда били по щекам, подносили что-то с резким запахом.
— Или… Или… — его брови насупились, на ресницах заблестели слезы, ему было тяжело это вспоминать. Тёплая ладонь леди Фелиции накрыла его руку, и юноша продолжил. — Или… или один из них целовал меня, чтобы мне не чем становилось дышать, и тогда я приходил в себя.
Женщина, услыхав такое, даже отпрянула назад, схватившись за сердце.
— Целовал?! Куда?! — воскликнула она в полном ужасе, боясь услышать самое противное.
— В губы. Видимо, я дышал ртом…
— Боже… Он ненормальный… Они тебя по голове не били?
— Не помню. Нет, наверное. Им было запрещено трогать голову и лицо…