Она незаметно наблюдала за ним. За ужином он явно чувствовал себя не в своей тарелке. Ему было очень неловко сидеть с ними за одним столом, хотя это был уже не первый раз. Они уже все вместе каждый день и завтракали, и обедали, и ужинали, но новоявленный господский сын всё никак не мог привыкнуть к этому. Адриану было стыдно, ему казалось, что своим присутствием очерняет их благородный стол, и юноша не понимал, почему они сажают его с собой. Его место даже не на кухне со слугами, а на улице с собаками.
После ужина все вышли на террасу. Адриан держал на руках Люсинду. Джеральд передал для неё печенье через Фила. Принимая его, руки господского сына задрожали, чуть ли ни как у алкоголика, и Фелиция заметила это. Ей было невдомёк, что племянник, запуганный отцом, боясь его до смерти, мысленно нарисовал себе самые страшные картины его злости и последующего наказания.
После вечерней прогулки леди Фелиция и сэр Филипп ушли в его в комнату. Тут они могли поговорить наедине. Женщина, с растерянным, недоуменным выражением лица, сидела на диванчике, сложив руки на коленях, и ничего не могла понять. Молодой человек нервно ходил вдоль окон, будто бы считая шаги, и о чём-то напряжённо думал. Поздние сумерки опустились на ранчо, и в помещение царил полумрак, а хозяева даже не обратили внимания и не стали зажигать свет.
— Я совсем недавно его видела, — наконец сказала леди сыну, — за день до возвращения Джеральда. Он таким не был! Такой приветливый был, вежливый, жизнерадостный… А тут шуганный, как забитая собака, которая знала одни только палки! Что этот мерзавец с ним сделал?!
— Вот, мама! Я тебе писал, а ты не верила! Теперь сама убедилась!
— Убедилась… — грустно эхом откликнулась она. — Ты прав, сынок. Нельзя ему задерживаться в этом доме… Надо его забрать.
Фил остановился и на каблуках порывисто развернулся в её строну. И, подняв указательный палец правой руки, сказал:
— Вот!
— Только как это сделать? Джеральд — его отец. И хозяин, как ни крути!
— Я выбрал его как подарок дедушки! Так что никакой он ни его в случае чего! Он и так свободный человек, но, если кто-то будет возникать, я буду козырять этим!
— В том-то и дело, Фил, дорогой… Что ни какой Адриаша не «свободный человек»… К сожалению, всё было сделано так, чтобы все думали, что он — сын Даррена и Алиссии, рабов. И он тоже раб, хотя и господский сын. И в душе, видимо, навсегда им и останется, даже когда отец ему признается. Но мы должны это изменить, чтобы Адриан никогда не чувствовал себя «всего лишь рабом»…
— Я над этим бьюсь уже ни первую неделю, а не могу помочь ему стать прежним, хотя бы прежним! По-моему, он сам себя ненавидит. Раньше был просто рабом, а сейчас травмированный раб с истерзанной душой. Бедный Адриан! Самое страшное: от него нет отклика. Ты делаешь шаг ему навстречу, а он замыкается, не подпускает к себе…
— Я это сразу заметила…
— Мы боремся за его сердце? Нет, мама. Мы боремся за его осколки, пытаясь склеить, потому что оно разбито. Мы сражаемся за его жизнь? Нет, за то, что от неё осталось, ведь она перечёркнута, изувечена!
— Да, точно, в нём будто бы жизни не осталось. Как будто бы живёт, потому что надо.
— И самое ужасное это то, что с ним такое сотворили не бандиты с большой дороги, не завистники к его красоте, не расисты, а родной отец! Даже в те проклятые времена, когда я завидовал ему, потому что он нравится Эйлин, такого бы не пожелал.
— Нашёл кому завидовать! — мать не упустила случая сделать замечание сыну, повоспитывать его. — Ты хоть сам себе принадлежишь, родившись свободным белым. Хвала Господу! А он раб. Ещё скажи, что тоже хочешь им быть, лишь бы таким же красавцем! Но ты у меня тоже красивый, хотя не хочешь этого почему-то признавать!
— Я понял, что был неправ… Не напоминай мне об этом. Ещё и у меня раны душевные разрастутся. И будут у тебя двое таких… С обоими будешь мучиться. Рядышком сядем и замкнёмся в себе… А между прочим, знаешь, какое я чувство вины испытываю?!
— Ладно, прости, — засмеялась Фелиция. — Я зайду к нему перед сном… Что они с ним сделали? Может, головой о стену били?
— Не знаю… Правильно дядьку сэр Чарльз назвал! Живодёр! И эти его — тоже! Живодёры дьявола! Это ненормально! Хотя он и раб, но если у хозяина в мыслях возникло такое с ним сделать, это ненормально, потому что здоровому человеку, даже если тот негодяй, такое и в голову не придёт! Это садизм называется!
— Так испокон веков было. Это значит, что мир — извращенец, что ли?
— Да, извращенец!
— Нельзя так говорить, милый…. Господь нас не такими создавал…
— Значит, мы сами такими стали… Оставим эту тему. Я хоть и напускаю на себя уверенный вид, на самом деле беспокоюсь. У дяди-мерзавца все права не отдавать мне Адриана. А ещё тётю Конни жаль. Она к нему привязалась.
— А что Конни? Она ему мать, что ли? Жена его отца. Мачеха. Я вот кровная, родная тётя. Ему со мной лучше будет. А с папашей, я считаю, Адриану надо на время расстаться.
— Не на время, а навсегда!
— Ну, это слишком жестоко! Но признаваться сейчас, я считаю, рано…
— А моё личное мнение таково! Я считаю правильней всего пойти к Адриану и сказать: «Это — твой папаша. Даррен — приёмный, а этот родной. Он негодяй, садист, кровопийца, живодёр…». Ну, сказать, какой Джеральд на самом деле… Тут мы не соврём, если такими словами его распишем. Далее… «Мы уезжаем! Здесь ты больше не задержишься, и мы сделаем всё, чтобы вы с этим подонком больше никогда не пересекались». Вот и всё!
— Это может ранить его ещё сильнее. Представляешь: мучитель оказывается родным отцом. Неизвестно, как Адриан такое воспримет. А Джеральда жалко… Дедушка с ним жестоко поступил. Обещал выдать за него Алиссию, а потом резко передумал. Или заранее так решил, обманул. А я-то знаю: брат никого так не любил, как её. Да простит меня Констанция!
— Всё равно он мерзавец! Не надо его выгораживать! А что касается правды… Мне кажется, что сегодняшнее положение ранит Адриана ничуть не меньше. Он ничего не понимает, ему, может быть, кажется, что навязывается, что вынуждает нас по-доброму с ним обращаться… Думает, что мы ему не верим, что со стороны кажется, что он нами манипулирует… Думаешь, приятно так себя чувствовать?
— Не знаю… Я уже ничего не знаю! Надо к нему сходить, пока ещё никто не спит.
Так они и не пришли к общему мнению. Фелиция вконец запуталась. Вроде она и боялась за состояние Адриана в случае, если он сейчас узнает правду, и в то же время Фил был в чём-то прав. Перетерпеть сегодняшнюю боль, а потом, когда всё уляжется, и душевные раны заживут, раскрыть все тайны? Или же потом истина повторно ввергнет несчастного в такое же состояние? Фелиция не знала. Она поспешила к Адриану, пока не настала ночь…
Глава 8. Не бойся своих слез
Адриан тем временем находился в гостиной вместе с Конни и Джерри. Они ведь не оставляли его одного. Только Люсинда, которая мирно спала рядом с юношей, успокаивала его. У неё, маленькой, комнатной собачки, прав имелось больше, чем у него, и то, что она лежала сейчас рядом, согревала осколки его сердца, многое для него значило. Как бы странно это не звучало.
Тут вошла Фелиция. Конни улыбнулась ей, спросив, отдохнула ли она. Сестра мужа ответила, что, да, вполне, и поблагодарила, назвав её милой. А Джеральд предложил чай.
Фелиция не намеревалась пить чай, но она была так взволнованна, что согласилась. Адриану тоже предложили, он вежливо отказался, но ему всё равно принесли. Пришлось юноше тоже пить. Есть и чаёвничать с господами являлось для него настоящим тяжёлым испытанием. Он считал, что это недопустимо для раба. «Это приказ, точно такой же, как подрезать розы, — успокаивал сам себя молодой человек, — пусть странный, непонятный, но приказ. Нужно повиноваться и терпеть».