Кровь прилила к голове Санджара. Откинув одеяло, он схватил кувшин с фруктовой водой, но напиток не остудил сердца.
— Эй! — хлопнул он в ладоши. — Писаря!.. Готовить новых гонцов! — Вскочив, он заметался по коврам. — Мы не держим ли Туран в руках! Мы ли не совершали походов в Индию и Персию! Ты, дядя Кумач, смеешься горьким смехом, потому что сам слаб и немощен!.. Разве кони твоих воинов спотыкались от тяжелой добычи золота и драгоценных камней? Разве ваши гаремы украшают невольницы всего света? Будь ты проклят, недоносок! Тебе не придется смеяться, черноухая собака! Скорее исмаилиты осквернят мою бороду, чем я разрешу переступить владения Турана другому султану. Хитрость — главная пища твоего порочного ума и тела, Кумач, но мы еще скрестим мечи.
Писарь, простучав кожаными туфлями с медными гвоздями, осторожно уселся у двери. Подогнув под себя ноги, он поднял руки к небу, прося аллаха помочь перенести мысли султана на бумагу именно так, как хотелось бы этого величайшему.
Санджар распахнул на груди халат. Тяжело облокотившись о золоченую тахту, грозным и натужным голосом продиктовал:
— А еще повелеваем начальнику отряда: как наше войско прибудет в Балх, всех мятежников, а также семьи бунтарей уничтожить!..
Султан сел на тахту, поджал ноги с покрашенными хной пятками и умолк.
Писарь, исправно закончив свое дело, подал шелковистую бумагу повелителю. Санджар закоптил на пламени свечи перстень и прижал к фирману. Молча и проворно старик свернул бумагу трубочкой, перевязал шелковой нитью, и вот уже под окном раздался топот копыт. У ворот крепости гонец закричал:
— Именем султана!..
Санджар повернулся к страже и сказал тихо, крепко сжимая побелевшие губы:
— Приволокли сборщика налогов?
— Он связан и ждет высочайшего решения.
— Казнить. Перед всем народом! А вместо него назначить родственника Кумача — ловкого Каймаза. Пусть ата-бек, связанный клятвою и родством с Каймазом, еще зорче следит за огузами, которые живут и бунтуют на землях его эмиратства.
От канала веяло прохладой. Раннее солнце, напоминая золотой щит, медленно выползало из-за дальних туч, освещая величавую толстостенную крепость, высившуюся на горе, из которой мервские гончары когда-то выбирали глину для своих кувшинов, тарелок и другой утвари.
Писарь подал султану свежей воды из дворцового хауза, помог одеться. Ничего не говоря, от террасы по крепостной стене Санджар направился к высокой глинобитной башне…
Внизу лежала широкая придворцовая площадь. Султан остановился у бойницы и два телохранителя, обнажив кривые ятаганы, застыли у входа.
«Сила власти — в страхе и повиновении, — рассуждал султан. — Смерть отнимает жизнь, заставляя забывать о вольнодумстве».
А жизнь шла своим чередом. На площади ревели длинные кожаные трубы, били в барабаны и оголтело шумели базарные толпы. Глашатаи, надрывая глотки, скликали народ:
— Именем султана!.. Слушайте и не говорите, что не слышали! Сейчас здесь, на этой площади, будут казнены бунтари, возмутители спокойствия! Слушайте, слушайте!..
За спиной Санджара раздался какой-то шум, послышались шаги, и грозный повелитель повернулся. На площадку поднимался визирь, а с ним начальник дворцовой стражи и два седобородых имама. Между ними шел человек, связанный тонкой волосяной веревкой. У края глинобитной площадки они опустились на колени и поцеловали землю.
— Да будет вечен и славен властитель Турана, султан султанов!
Крупное лицо владыки, побитое оспой, нахмурилось.
— Велик и могуч Туран — краса и гордость сельджукидов! — сквозь стиснутые зубы процедил Санджар, блеснув черным огнем глаз, — А что сделали вы, чтобы ваш повелитель спокойно спал ночью? Разве я… мы мало платим вам? Не жалуем своим вниманием? — голос султана крепчал.
И вдруг его перебили удары барабана. На широкую, мощеную белым камнем возвышенность выводили шестерых, приговоренных к казни. Серые, помятые лица, изодранная одежда и отросшие волосы несчастных говорили о том, что они успели познакомиться с дворцовым зинданом.
Высокий, костлявый палач с толстой дергающейся губой бережно стер шерстяной тряпочкой с длинного меча баранье сало и, разминая плечи, прошелся около плахи из столетнего гуджума. Остановился, примерился и легким движением огромных рук глубоко вогнал меч в красноватое дерево.