— Долго ковырялся. Руки утратили прежнюю ловкость, — извинился старик.
Оруженосцы, окружив старика, обрадованно зацокали языками, довольные победой такого же простого человека, как и сами.
— Якши!..
КОПЬЕ ПРОЛЕТАЕТ МИМО
Вот уже десятый день, как верблюда, предназначенного для священного жертвоприношения в честь одержанной победы над Самаркандом, разнаряженного в ковровые ленты, серебряные колокольчики и лучшую сбрую, важно и торжественно водили по базарам Мерва. Перед гордым животным с высоко поднятой сухой, красивой головой шли барабанщики и флейтисты. Голос глашатая слышался в самых дальних уголках огромного и шумного базара:
— Слушайте, о благочестивые люди великого Мерва! Слушайте, и не говорите потом, что не слышали. Скоро священный праздник!. Принесем всемогущему свои жертвы. Воздадим должное счастливому созвездию, оберегающему наш город и его обитателей!
…Блеют бараны, кричат торговцы зеленью, звенят цепи на шеях невольников, кричат бойцовые петухи. Знатоки петушиных боев блаженно поглаживают бороды, глядя на окровавленных, измученных, но задорных птиц.
Гвалт и крики базарных обитателей перебивает голос глашатая:
— Слушайте!.. Слушайте!..
Трещат барабаны, ревут длинные кожаные трубы, а рядом — дробный треск крашеных золотой краской бараньих рогов. Бой баранов — величественное представление. Делаются крупные ставки, здесь можно и проиграть, и нажить состояние.
Женщины и дети выбегают из толпы, бросают в отточенный кокосовый орех деньги и выдергивают у разукрашенного верблюда из боков клочья шерсти: эта шерсть может принести счастье, уберечь от болезней, позволит родить подряд пять сыновей. Клочья шерсти прячут глубоко за пояс и снова вливаются в базарную толпу, от которой пахнет луком, потом, псиной ночлежных домов и нежным розовым маслом…
Много неповторимого, яркого, интересного на базаре в эти дни. Многие жители города идут к высоким шестам, на которых растянуты канаты. Вольные, рослые степняки, прокуренные жаркими кострами, жадно смотрят на схватку двух огромных волкодавов. Но снова доносится гром барабанов, призывающих к вниманию и повиновению. Базар затих. Горластые кожаные трубы еще раз известили о начале праздника. Базар ожил с новой силой. Толпы направились к площади, где готовились воинские состязания. Сам султан Санджар откроет шумный и блистательный праздник победы над Самаркандом. Еще дед — Тогрул-бек учил: чем больше пиров, тем преданнее подчиненные!..
Вот из высоких резных ворот, вделанных в проемы глинобитной стены, на большую площадь, политую из бурдюков, вышел полк исфаганцев. Воины связаны между собой толстым волосатым арканом. Лица размалеваны крикливыми красками. Откормленные бойцы словно перед сражением кричат, бьют мечами о щиты, потрясают копьями. Кони ржут, грызутся, скалят зубы. Тяжело воет толпа, окружившая полк. От истошного крика, конского ржанья и топота, бешеной игры оружием некоторые зеваки не выдерживают и падают в пухлую пыль дороги. Стройненькие, красивые мальчики в белых чалмах — ученики медресе, осторожно подносят к лицам пострадавших склянки со снадобьями.
…А за первым отрядом уже идет второй. И эти дородные воины связаны между собой толстым волосяным арканом. И снова раздается конское ржание, топот ног, звон оружия и крики обитателей базара.
Но вот перед входом во дворец заревело сразу шесть кожаных труб. Два знатных бека вынесли из дворца разукрашенный топор. Два других подняли копье дамасской стали. А за ними все так же мерно и гордо вышагивал разукрашенный коврами и лентами верблюд, держа высоко неподвижную, величавую, словно коронованную голову. Тонкая, едкая пыль вилась в воздухе. Жарко печет солнце. Люди валятся на колени, падая лицом в пыль. Над огромным полем — глухая тишина. Из ворот на тонконогом нисайском жеребце выехал султан Санджар.
— Слава великому сельджукиду!
— Слава покровителю!
— Слава! — несется с крыш, с деревьев, с дувалов.
В глазах людей яркий огонь гордости, острый, жадный, обжигающий. Он вспыхивает от искрящихся на солнце парчевых халатов
— Сла-ава! — морским прибоем разносится по широкому полю.
Султан вздрагивает, выпрямляется в седле и прогибается в пояснице, судорожно перебирая натянутые поводья. Повелитель гордо вскидывает голову, еще крепче подбирая поводья. И кажется, он загорается тем огнем, что пылает в глазах толпы, и через тугие поводья передает искры этого пламени жеребцу. И тот, чуть касаясь копытами земли, строго и надменно ведет по толпе огненным глазом.