Появилось нарезанное большими кусками, дымящееся, сдобренное приправами из высокогорных трав и дикого лука, мясо. Его подносили на деревянных блюдах молодые воины. Старшие ели молча, сладко чавкая, старательно облизывая пальцы, обмахивая цветными платками взмокшие лбы. Проворные воины, звеня саблями, клали перед каждым гостем на кожаных и глиняных блюдах мягкое, разварившееся мясо в выделанных верблюжьих желудках, испеченное в золе.
Остатки еды в больших медных казанах выносили оруженосцам, сопровождавшим старшин родов. Те, гордые оказанным вниманием, не торопясь, важно принимались за еду, стараясь сохранить достоинство.
Лагерь гудел: пастухи и воины точили оружие, осматривали седла, кормили и поили лошадей.
Обстоятельства сложились так, что у огузов не было никакой надежды на победу. И все же кочевники, которых с трех сторон охватывали скалы, а с четвертой — противник, суеверно думали о спасении жизни.
Шатер Онгона стоял на сопке. Отсюда хорошо было видно ущелье, усеянное войлочными юртами. Воевода сидел на подушке, как в седле — ровно, легко, чуть откинув плечи. Величественным движением он снял шлем, давая всем понять, что в это тяжелое время забыты все ссоры и обиды, и что сегодняшний совет почти семейное мирное совещание.
Каждый из присутствующих обнажил бритую, удлиненную голову.
— Все ли в сборе? — вскинув голову, спросил Онгон. — Мы просим всевышнего осенить нас самым мудрым решением, — добавил он, протягивая руки к небу.
Все склонили головы, быстро шевеля губами.
— Сегодня все наши роды должны решить свою судьбу. Прошло двадцать дней с тех пор, как мы, оберегая жизнь и честь народа, уходим от врага. И видит небо, мы не виноваты в предстоящем кровопролитии…
Незаметно, почти у самой стены шатра в это время остановился дервиш абу Муслим. Он легко провел по шелковым струнам рукой и высоким, задушевным голосом затянул привольную степную песню. Переходя от места к месту, старик незаметно подошел к груде добра, уложенного в ковры… И стоило только ему проскользнуть в приоткрытый проход шатра, как знатные гости опустили чаши, ножи… Все затихли, раскачиваясь из стороны в сторону в такт песне.
А старик, прикрыв глаза и выше завернув правый рукав халата, напевал все громче. Он пел о хане вольных степняков — Огузе, который однажды, находясь на охоте, нашел золотой лук и три стрелы…
— Умные дети всегда должны слушать своих родителей. И до седин кланяться своим предкам, — так закончил певец свою воинственную, сердечную песню.
Многие из присутствующий на совете поняли тайный замысел певца. Понял это и Онгон.
А певец, вольный, как ветер, голосом сильным и звонким продолжал рассказывать о великом предке пастухов.
— Огуз-хан, найдя золотой лук, передал его старшим трем сыновьям, а стрелы — трем младшим сыновьям. Он приказал им, чтобы все племена, которые произойдут от сыновей, и потомки их составили правое крыло войска. Остальным — младшим, тем, кому дал хан Огуз стрелы и назвал их «Уч-ук», он поручал левое крыло… А так как правая рука выше, — пел старик, — то стрелы должны быть у лука посланниками. В каждую сторону лук направляет стрелы, свистом пугающие всех врагов наших. Летят золотые стрелы наших тюменей, и все двадцать четыре рода должны одерживать победы!..
— Эй, кто там! — крикнул Онгон. — Введите того, кто всколыхнул мое сердце.
Два телохранителя, осторожно подхватив под руки старика, почти внесли его в шатер и опустили перед ханом.
Старик низко опустил бритую, повязанную платком голову и прижал руку к сердцу.
— Какого ты рода? — спросил бек, подавая старцу чашу свежего кумыса.
— Я сын своего народа, мой господин. Моя мать — степь, отец — свободный ветер. А песни мне пели и передали табунщики, вскормленные молоком вольных кобылиц!..
— Не перепутал ли ты дороги, остановившись у ханского шатра?
— Все дороги ведут в священные дали загробной жизни, мой господин, — гордо ответил абу Муслим. — Гонимый вечным ветром поисков нового, я был там, где великий Джейхун разливается в широкий Оксиан (Оксиан — Аральское море). И пел песни огу-зам, сеющим ячмень и просо.
— Что не дает тебе, почтенный старец, покоя на этой просторной земле?
— Еще вчера в народе прошел слух, что на каменном взгорье, в шатре, где стоит знак Онгона, соберется совет мудрых, чтобы решить судьбу четырех тысяч огузских шатров. Послушай, абу Муслим, сказал я себе. Твои глаза видели много перед тем, как надеть плащ дервиша. Тебя покрыла пыль тридцати государств, ты видел священные стены Каабы… Ты познал тайны зиндана султана султанов и сумел подобно мокрице ускользнуть из крепких рук палача, ища спасения среди вольных огузов.