безопасный расположить ноги-руки, но челобрек и сам уже смекнул, что в темноте идти
несподручно даже при его навыках и преимуществах.
— Кочумаем до утренней звезды! — Дример снял и стал стелить фуфаечную кенгурятину с
капюшончиком на мох.
— Это дело хорошее! — приосанился Загрибука. — Пойду я покуда дровишек на костёр
насобираю.
— Давай. Вон у тебя какие ручищи!
— Но-но! Попрошу без дискриминаций! Вы бы на себя с братцем поглядели. То там шкуру
сбросят, то здесь оставят. Шерсть зачем-то стригут с башки. Вы сами-то в Лесу, как негр в снегу!
— Ты енто откуда таких слов нахватался? — Дример удивлённо вскинул бровь.
— Да сам не знаю, — честно признался Загрибука. — Так, во сне привиделось-прислышалось.
В этом Лесу бесятском никто ни шиша не может упомнить толком, что да откуда берётся, включая
себя самого.
— Это ты верно подметил, — согласно кивнул Дример и глубоко задумался.
— Ой, а мне-то какие Страстные Мордасти снятся иногда! — возбуждённо подпрыгнула
Терюська у меня на столе. — И самое странное: порой что-нибудь во сне кажется совсем не
страшным и очень простым, но потом оно на поверку оказывается вааще нелепым и очень даже
жутким, когда вспоминаешь сон после пробуждения.
— Слухай, я и наяву-то иногда ка-а-а-а-к загутарю не по-нашенски с какого-то перепугу, что
потом и сам стою, глаза таращу и удивляюсь, откуда это во мне такое? — Я нервно закусил
карандаш.
Терюська на меня странно посмотрела, внимательно заглянула в зрачки и вкрадчиво спросила:
26
— А ты давно у врача был?
— Та-а-а-а-ак, поехали дальше…
Загрибука зашагал в Лес, заложив за спину руки, словно профессор вдоль доски через
аудиторию, насвистывая мелодию, смутно напоминающую 467-й ненаписанный концерт
Шыбстаковича для дисканта с контрабасом.
В природе потемнело, смутилось, надвинулось. Над верхушками деревьев пролетел, харкая,
Мудод, птица пакостная и крайне му… ну, в общем, вы понимаете.
— Не радуйся, падлюга, скоро кончится Кали-юга! — плюнул вслед ему Дример, лёг на мох и
завернулся в кенгурятину, напялив Шапку-Невредимку по самые глаза.
Мудод отхаркал что-то липко-пакостное в ответ и скрылся за деревьями. Темнота навалилась
на Лес быстро и жадно. Отовсюду стали слышны невнятные бормотания, подозрительные
похрюкивания, леденящая кровь одышка.
— Ёктить, вот ежежуть копошащаяся, — по-стариковски просопел Загрибука, нервными
приставными шажками подбегая к вытоптанной полянке, на которой они с Дримером
расположились. И эхом ему отозвался затяжной кашель Бронходилататора Муколитического.
— Ыть! — сердцем ёкнулся Загрибука. — Тьфу! Пёс грызлючий с ним, с этим костром! Ещё
прибегут тут всякие на пикничок позыркать.
Он по-собачьи потоптался вокруг себя, посмотрел ввысь, надеясь определить по звёздам
правильное положение тела для сна, но небо плотно затянуло тучами.
— Ыть, — снова обиженно тявкнул Загрибука, свернулся невесть каким калачиком и обхватил
себя огромными ручищами, будто медвежьим капканом, для пущей сохранности. Вздохнул разок-
другой. Засопел. Закряхтел во сне.
И приснилась ему Будорожь Вещая. Ну та, которая до кишок всё перемутит и проснуться не
даёт ни разу. Жуткая, словно пересказанная вдоль и поперёк кинолента «Кошмар на улочке
Тополей Плющихинских». Глядь, Лес весь инеем покрылся. Воздух отмороженный мелкими
льдинками летает. Топоноги в валенках стоят, что твоя крыша над платформой вокзальной,
вымороженные напрочь, без движения, седые все от дубака несусветного. И посередь этого всего,
по самые что ни на есть коленки в манной снежной каше, одиноко торчит, словно пень, он,
Загрибука, и держит в руках последнюю спичку, от которой «взовьются костры», как ворчливо
спел Дример, проходя мимо него третьего дня кряду.
Ледяной ад захлопнувшейся морозилки навязчиво свистел в уши циркулирующим фреоном.
Последние капельки загустевшего от морозу воздушного коктейля оседали неповторимыми, как
известно науке, снежинками в воздухе. И в этой катастрофической клизме (развёрнуто по
понятиям от древнего сокращённого «ката-клизма») наш в меру мохнатый друг, задержав вдох,
будто на флюорографии, чиркает последней в мире спичкой и…
— Ааааааааааааааааааааааа! — Загрибука взвился в воздух гагаринской ракетой.
27
— Шо такэ? — Дример приподнял Шапку-Невредимку над бровью в тот момент, когда наш
псевдокосмонавт бесславно окончил свой первый полёт и брякнулся в траву, громко и натужно
пукнув.
— Фи-и-и, профэссор! Что это вы надумали тренировочными полётами заниматься без приказа
ЦПУ? И что за выбросы в атмосфэру? — Дример подтянул грязно-травяные штаны и уёжился в
серую футболку под кенгурятиной.
— Ыть, челобрече, что ты понимаешь?! Да я такое увидал! Одна искра, блин… Одна искорка,
катет мне в гипотенузу, а от неё цепная реакция! Весь Лес к чертям собачьим мелкой крошкой
разнесло! И я стою посреди всего этого Великим Ноем, оставшимся в пупе этого великого бардака
несусветного, и нытьё моё — не чета волчьей опере зимней.
— Спи уже, чурчель летучий! Не буди зверьё! Ну, кошмарик вязучий приснился, с кем не
бывало. — Тут Дример оглянулся тоскливо. — Звезда вот взойдёт, протрём зенки, да и созовём
кворум для обсуждений. А покуда спи, несуразный.
— Дык вещий сон-то! Не хухры с мухрой! — Загрибука наборщился и опустил до земли
загребущие ручищи.
— Верю охотно. Кстати, мухры надо бы набрать, а то курево скоро кончится. Да только что
нам, Загрибыч, сейчас извилину напрягать? Отдохнуть нужно, сил набраться от земли. Похрапи
немного, успокойся. Два раза одна и та же бомба в сто пудов никуда ва-а-а-аще не падает в
течение одной кальпы — ты ж в курсе! Так что больше кошмар этот тебе сегодня не приснится.
Уж. Типа.
— Успокоил, блин с компотом, усатый нянь, — Загрибука недоверчиво зыркал по сторонам.
Дример опять надвинул Шапку-Невредимку на глаза, поудобнее завернул руку под голову
приёмом «ухом в локоть» (не путать с древним боевым приёмом «локтём в ухо») и затих в траве.
— Словно кокон Бом-бам-дировщика, — поёжился Загрибука, глядя на завёрнутого в серую
свитерюжную кенгурятину Дримера. В воздухе было совсем не жарко, и не июль вовсе, и не
пальмы кругом даже. Так что сидеть и трястись особой жажды у него не было. И он тоже,
покряхтев, улёгся вторично за эту ночь и теперь уже без тревог «придавил уши» до самого
рассвета.
Лес мирно спал, и только вечно простуженная Муколитическая тварь всё время будила
слишком близко расположившихся соседей надтреснутым кашлем и сипом отёчных лёгких. Ну и
нефиг! Курить надо бросать!
В то же самое время Слипер бодро шагал под палящим солнцем, немного нервничая из-за
нового попутчика, который шнырял по зарослям с довольным урчанием.
— Прррелессстно! Прррелессстно! — то и дело слышалось из растительной околодорожной
неразберихи.
28
Потом вдруг из внезапно образовавшегося сбоку выхода вываливался Башкирский Котяра,
путался под ногами и тут же нырял в случайно возникший с другой стороны вход.
Ага! Я вижу, что внимательные читатели уже спотыкнулись о моё «в то же самое время» в
начале этого абзаца. Ну как же! Пока Дример с Загрибукой спят в мёрзлой болотной ночи, Слипер
тут под солнышком средь бела дня оттаптывает километры невесть-откуда-взявшимися-в-этой-