Какое-то время Румпельштильцхен стоит перед закрытой дверью. Озадаченно трёт переносицу: на сегодня собрания в мэрии не намечалось, а значит Белль, скорее всего, дома. Участок ближе, и Девид сам просил извещать его о подобных случаях, а пеший путь до особняка, находящегося в пригороде, занимает около двух часов, значит, вернуться сегодня в лавку уже не успеет. Торговля и так шла довольно вяло, но вдруг его подозрения напрасны, никакой опасности нет, а этот глобус — просто безделушка? Румпельштильцхена недолюбливают, он и не ожидал иного, но выставлять себя ещё и на посмешище ему не хочется. А Белль… Пусть он никак не мог ощутить её близкой, и «полюбить заново», как обещал Генри — всё-таки она — своя. Некстати вспоминается Мила. И почему-то — обитель фей. Что, если обратиться к ним? Они же должны понимать во всех этих магических штучках? Он вспоминает Рул Горм, сидящую на влажной земле, из гладкой причёски выбился локон, а на лбу, у основания волос — красное пятно. Хочется охладить покрасневшую кожу собственным дыханием, а потом коснуться губами — легко, мимолётно. Он вспоминает, как Рул Горм колебалась несколько мгновений, прежде чем вложить свою ладонь в его протянутую руку, и как непринуждённо, словно так и надо, взяла его под локоть, увлекая к скамейке. Ну да, феи разбираются в магии, во всяком случае, должны. А он ищет повод, чтобы…
Румпельштильцхен ощутимо прикусывает нижнюю губу и направляется к дому.
Тротуар гладок и чист, на улице в кои веки солнечно и почти тепло, да и такое ли срочное дело? Теперь, когда Румпельштильцхен не чувствует на себе пристального взгляда двух пар глаз, ясных голубых, и карих, горящих каким-то странным тёмным огнём, тревога ощущается приглушённей и тише. В голову лезут обрывки мыслей, слова, значения которых он недавно узнал, полузабытые образы из прошлого, картинки из книги Генри. Он старается идти быстрее, но всё равно идёт слишком долго. Жаль, что он так и не научился управлять автомобилем, или, во всяком случае, освоил это недостаточно хорошо. Когда Белль по дороге из библиотеки заходит в лавку, они доезжают до дома за четверть часа, и всё это время Белль говорит, говорит, и её слова, не требующие ответа, заполняют голову, не оставляя пространства для его собственных мыслей и воспоминаний. Слова, к которым он не имеет никакого отношения. Когда Рул Горм рассказывала ему о его жизни под проклятием, Румпельштильцхен впервые — нет, не то, чтобы поверил, было бы странно, если бы все сговорились врать ему, поверил он раньше — а узнал себя в том монстре, убивавшем людей бездумно, как попавшихся в силки птиц. Может быть, потому что Рул Горм говорила не о злодеяниях, или не только о них. Но от этого узнавания Румпельштильцхену не стало легче, только больнее…
Когда Румпельштильцхен доходит до дома, он несколько медлит у входа и не кричит с порога: «Белль!» Он ненадолго прикрывает глаза, чтобы успокоиться, чтобы тоска по другому дому — настоящему - не разорвала его пополам. Белль дома — вот торчат из стойки с обувью её синие туфли с острыми каблуками и пальто висит на вешалке. Белль дома, а значит, он спросит про глобус, и тишина этого такого нелепо большого для двоих строения наполнится звуком голосов. Он спросит её про этот глобус. И странных женщин. Даже если Белль снова отругает его — за то ли, что он поднял панику по нестоящей причине, за то ли, что не пошёл сразу к шерифу; даже если так, уж лучше выслушивать её упрёки, лучше раздражение, чем тоска, с ним справиться проще.
Внизу Белль нет, и он поднимается наверх, не решаясь нарушить тишину первым. Сейчас Белль выйдет навстречу со своим неизменным «Румпель», но она не выходит, хотя её голос и раздаётся из спальни:
- Я тоже, - он слышит, как Белль смеётся. - Правда.
- Почему же ты тогда с ним? - переспрашивает мужской голос.
- Я его жена. Как я могу оставить его сейчас? Он как ребёнок. Без меня он пропадёт.
- Угу, - недовольно произносит их невидимый гость, - и поэтому ты спишь с ним в одной постели. В качестве гуманитарной помощи!
- Ну, зачем ты мне это говоришь, зачем? Именно сейчас! - голос Белль звучит обиженно. - Если хочешь знать, он меня даже не трогает… И твоя ревность - это даже смешно. Я его не люблю.
- Ладно, забудь. У нас есть ещё полчаса?
Румпельштильцхен не слушает, что они скажут дальше, он разворачивается на верхней ступеньке лестницы и спускается вниз. Выходит из дома. Ему должно быть всё равно: он ведь не любит её. И на людях даже почти стыдится того, как она одевается и говорит. С трудом сдерживает глухое раздражение, которое время от времени поднимается в нём лишь от одного звука собственного имени из её уст. Ему должно быть всё равно — но ему обидно. Обидно, что даже несмотря на огромный дом, ледник, забитый мясом и рыбой, этот дурацкий бесполезный сад, он так и остался — чёртовым неудачником. Он стоит на крыльце с полминуты, по-новому смакуя это чувство, а после с грохотом захлопывает дверь.
========== Часть 3. Полуложь (Глава 1) ==========
Зверь в нас должен быть обманут;
мораль есть вынужденная ложь, без
которой он растерзал бы нас.
Фридрих Ницше. Человеческое, слишком человеческое
Глава 1
После разговора в саду Румпельштильцхен покинул монастырь слишком поспешно. И с тех пор Рул Горм ни разу с ним не сталкивалось, хотя он ещё несколько раз появлялся в обители: с рабочими, чтобы починить протекающую крышу, и один — помочь сестре Вайолет с садом. Вместе они спиливали сухие ветки с деревьев, установили подпорки для самых раскидистых яблонь.
- А что, - призналась после фее-настоятельнице Фиолетовая. - Голд оказался вполне приятным человеком. Видно, это проклятие Тёмного на него так повлияло. Если бы он не встретил свою истинную любовь самостоятельно, то я помогла бы ему в этом.
- В таком случае решала бы я, - Рул Горм и сама не поняла, почему её так уязвили слова сестры Вайолет. Потому ли, что она сочла достойным волшебства фей того, кто лишь хорош собой, обходителен и помог в решении некоторых хозяйственных проблем, хотя на его совести были смерти, и не только человеческие — несколько из её подопечных погибли от его рук? Или…Объяснения Рул Горм найти не могла, а потому решилась несколько дней не покидать монастырь, чтобы, если Румпельштильцхен объявиться вновь, принять его лично. Пусть он ничего не помнил, и тьма покинула его сердце, но всё-таки не стоило подвергать фей влиянию бывшего Тёмного — неизвестно, чем это бы могло обернуться. Но дни проходили за днями, земля заросла свежей травой, сад утопал в яблоневом цвете, дорожка была усыпана белыми лепестками, на вишнях налились круглые розовые бутоны, а Румпельштильцхен больше не наведывался в монастырь. В этом мало удивительного: в обитель фей мало кто приходил без необходимости. И Рул Горм поняла: напрасно ждёт визита бывшего Тёмного. Ему сложно принять свою новую жизнь, но с теми же трудностями сталкивались все, кто оказывался в Сторибруке без поддержки ложной памяти: та же Белль, и Киллиан Джонс, но они справились. Румпельштильцхен когда-то помог Белль, а теперь и она поступила так же ради него.
Зацвели вишни. Каждый вечер Вайолет покрывала землю вокруг деревьев чёрной плёнкой. Эмма всё больше замыкалась в себе. Теперь она больше не жила в мансарде с родителями и сыном, а выбрала своим новым обиталищем стоявший посреди леса особняк ученика Мерлина. Киллиан Джонс поселился вместе с Тёмной, но в один из прекрасных весенних дней — пропал, попытавшись обратиться за помощью в Эрендел, а обратного пути порталом было не предусмотрено. В городе поговаривали с некоторым облегчением, что новая Тёмная вскоре отправится за любимым, но Эмма осталась в Сторибруке: к радости своих родителей и огорчению горожан. У фей между тем кончалась пыльца — пришло время вновь обратиться к гномам.
Рул Горм припарковала монастырский грузовичок рядом с кафе «У бабушки» - гномы не жили кучно, как когда-то в Зачарованном лесу, их квартиры были разбросаны по разным концам Сторибрука, но в этом заведении Рул Горм рассчитывала застать их вместе и не просчиталась: все восемь сидели у окна и пьянствовали.