Румпельштильцхен поднялся, нажал на рычаг, отключающий воду. Он накинул на плечи тяжёлое махровое полотенце и, сжав зубы, натянул пижамные штаны: ткань неприятно липла к мокрым ногам. До спальни, где его ждала жена, всего пять шагов, можно пренебречь одеванием, но ощущение собственной наготы ему не нравилось.
- Я готов, - сказал он в пространство, скорее самому себе, чем в надежде, что Белль услышит его слова, и вышел в пахнувший прохладой коридор.
***
Румпельштильцхен надеялся, что вода смоет с Белль запах духов, но напрасно: приторный аромат въелся в кожу, в волосы. Сейчас, рассыпавшись по плечам, они укрывали молодую женщину чуть ли не до пояса - это было красиво; на лице больше не было краски, и без густо подведённых глаз, малиновых губ и ярких пятен румян на скулах, превращающих её лицо в подобие маски комедиантки, Белль казалась даже хорошенькой. И очень юной. Румпельштильцхен в очередной раз мысленно вздохнул: неужели, эта тьма, что хозяйничала в его сердце два столетия, помимо всего прочего лишила его рассудка — как он мог женится на таком ребёнке? Белль склонилась к нему так близко, что её дыхание щекочет лицо:
- Ты говорил, что готов?
Из-за рта у неё пахло мятой — запах резкий, но приятный. От Милы — в те ночи, когда они были вместе, а не просто спали на одной постели, соприкасаясь спинами — пахло кислым вином и луком; он так и не узнал, зачем она ела лук в те дни: чтобы заглушить запах выпивки, или чтобы муж, отвращённый горечью, не лез с поцелуями? Ему и впрямь был интересен ответ, но спросить Румпельштильцхен так и не решился, не хотелось вопросом разрушать подобие согласия между ними. Как бы то ни было, перегар, которым Мила дышала было не перебить ничем, а целовать, он её всё равно целовал: с этого всё обычно и начиналось; к тому же пока их губы соприкасались, Мила молчала, воздерживаясь от ехидных замечаний.
- Мята, - пробормотал он чуть слышно. Конечно, не мята, а та кашица, которой Белль чистит зубы. А мяту, мяту неплохо бы посадить на заднем дворе вместо фиолетовых цветов, что растут на клумбах.
- Что? - переспросила Белль тонко. - Ты что-то сказал?
- Не-е… не помню. Я готов… а ты?
- Не знаю, - голос Белль звучал пронзительно и ломко, но он положил ладони жене на ключицы и опрокинул её на спину. «Хуже от этого точно никому не будет?» - Румпельштильцхен успел спросить себя об этом, но даже не стал пытаться отыскать ответ: закрыл глаза, и все мысли отступили, растворились в темноте.
========== Глава 5 ==========
Белль крепко спала, умастив голову на плече мужа. К самому же Румпельштильцхену, хотя почти всю предыдущую ночь он провёл на ногах, сон не шёл. Какое-то время он лежал, поддавшись растёкшемуся по телу ленивому теплу. Смотрел на косо падавшие из окна лучи вечернего солнца и думал о беспорядке в гардеробной. И о кружке прохладной воды — горло немного саднило; то ли от жажды, то ли возвращалась отступившая было простуда. Валяться в кровати, когда до заката оставалось достаточно времени, было тягостно. Румпельштильцхен подсунул ладонь под щёку жены и насколько мог аккуратно сместил её голову с затёкшего плеча. Белль перекатилась на подушку, с призвуком выдохнула, но так и не проснулась. Румпельштильцхен сгибал и разгибал руку в локте, разгоняя застоявшуюся кровь, и поглядывал на Белль. За сегодняшний вечер он узнал её больше, чем за все предыдущие месяцы. Она отдавалась ему, словно прыгала в холодную воду — зажмурившись, торопливо и отчаянно. А потом разнежилась под прикосновениями, забылась, легко подавалась на встречу, бормотала что-то неразборчивое, смешивая слова со стонами. Но его поразило не это — он и ожидал, что в начале будет неловко, и что тело в конце концов поддастся ласке - а та привычная доверчивость, с какой Белль льнула к нему после — едва осознающая себя, сонная — и собственная отстранённость. Румпельштильцхен принял жену в объятия, ощущал горячее тело, прижавшееся к его боку, тяжесть женской головы на своём плече, щекотно рассыпавшиеся по груди волосы — жестче и длиннее его собственных — и при том словно находился на другом конце земли. Очень далеко. В полном одиночестве. С Милой они обычно отворачивались друг от друга, словно стыдились чего-то, и порой Мила высказывалась обидно, но однообразно — выплёвывая напоследок что-то вроде: «Не это делает мужчиной». Обычно, он утешал себя мыслью, что Мила [1] не думает так на самом деле, а бранится просто по привычке. Иногда на слова у неё не хватало сил, и она мокрая, затуманенная вином и недавним соитием, молча отворачивалась. Но как бы то ни было, упираясь спиной в обтянутые влажной от пота тонкой сорочкой острые лопатки, Румпельштильцхен ощущал нечто большее, чем удовлетворение и усталость. Единение с женщиной с которой, несмотря ни на что, они даже дышали в одном ритме, жалость очень похожую на нежность… Занемевшая рука вновь обрела чувствительность, хотя невидимые иголки всё ещё покалывали кончики пальцев. Стараясь двигаться тихо, он перебрался к краю кровати, нашарил на полу трость, обхватил ручку, ощутив под ладонью узор из хаотично расположенных линий и точек, сделал было несколько шагов в сторону комода — там, на одной из полок хранилось мужское исподнее — но передумал: стук выдвигающихся ящиков наверняка потревожит мерно дышавшую Белль. Румпельштильцхен накрыл торчащую из-под одеяла голую пятку и, осторожно ступая, вышел из спальни.
Хромая в по коридору к душевой, на полу которой осталась лежать неопрятной грудой его одежда, Румпельштильцхен думал только об одном: если он поступил правильно, почему сейчас женщина, называвшая себя его женой, была ему ещё более чужой, чем прежде?
***
Возвращаться за грузовиком пешком было слишком долго, тратить драгоценную пыль на очередное перемещение — глупо, и, в конце концов, Рул Горм, решила поручить их старенький «форд» - одному из гномов, благо они в любом случае должны были появиться в монастыре. Ключ от машины тоже таинственным образом пропал: скорее всего, Рул Горм забыла его вынуть, ведь заходя в лавку она была уверена, что её визит займёт минут пятнадцать. Подобная беспечность была Голубой несвойственна, и любую из своих подопечных настоятельница распекла бы за такое поведение, но, ситуация уже сложилась, и действовать приходилось по обстоятельствам. К удивлению феи гномы грузовика не нашли, и Ворчун — куда же без его советов — предложил Рул Горм обратиться в полицию. Настоятельница только головой покачала и поспешила перейти к разбору других, более насущных вопросов. А на следующий день отправилась на Мейнстрит, ощущая острый укол совести: опять она тратит волшебство на личные нужды: форда, действительно, нигде не было. Пропавшего человека фея нашла бы с помощью поискового заклинания. А вот неодушевлённый предмет - это не давалось их роду и в том, пропитанном волшебством мире, а здесь тем более придётся прибегать к людской помощи. Мысль об этом, как ни странно, Рул Горм не покоробила. Что-то в ней изменилось или сломалось за время жизни в Сторибруке. Не так давно: в ту ночь, что она провела в лавке Голда. Как жить с этими изменениями, фея пока не понимала, но ноги сами привели её к ломбарду: ей было необходимо — извиниться и объяснить своё внезапное исчезновение. Пусть феи и не должны давать смертным отчёта о своих перемещениях и планах, но то, что возникло между Рул Горм и Румпельштильцхеном было похоже на доверие и на … дружбу? Последняя ещё в Зачарованном Лесу была у фей под негласным запретом: но, пожалуй, было не правильно ранить того, кто и так был ранен. Рул Горм остановилась перед стеклянной дверью. «Закрыто».