Вот и сейчас, отыскав ящик с шахматами из слоновой кости, Генри расставляет фигуры по доске, проверяя «комплектность».
- Почему ты мне помогаешь? - Румпельштильцхен всё-таки задаёт вопрос, вертевшийся у него на языке последние несколько недель.
Генри надувает щёки, выдыхает тоненькую струю воздуха и делает вид, что очень занят выстраиванием в линию маленьких, искусно сделанных лошадей и слонов: отвечать ему не хочется, это видно, но Румпельштильцхен проявляет настойчивость:
- Всё-таки почему?..
- Ну-у-у, - неохотно тянет мальчик, - ты вроде как мой дедушка.
- Хорошо, — да, Генри его внук, в это Румпельштильцхен поверил почти сразу. Не мог не поверить: сходство было слишком очевидным, и обманчивым, ограничиваясь одной только внешностью. - Наверное, я не тот, родством кем стоило бы гордиться, - Румпельштильцхен грустно улыбается. - Есть ещё какая-то причина?
Генри отрывает взгляд от разделённого на тёмные и светлые квадраты игрового поля:
- Знаешь, дед, порой мне кажется, ты не так уж и изменился.
Румпельштильцхен усмехается:
- Жаль, я не могу судить об этом. Так ты скажешь, или… это что-то, о чём мне нельзя знать?
Он уже готов к ответу «да, нельзя», и нисколько на этот ответ не обидится, ибо разве мало может быть у мальчика тем, на которые говорить совсем не хочется. Всё же странно, осознавать себя дедом, когда свой собственный сын остался в памяти таким же тринадцатилетним мальчишкой. Он смотрит на то, как на лице Генри лукавое выражение сменяется растерянностью. Как мальчик подпирает подбородок рукой и смотрит уже не на деда, а куда-то мимо.
- Ну, в этой лавке не только просто товар, тут полно всяких волшебных штук, - начинает Генри тихо, и Румпельштильцхен согласно кивает, - и ты знаешь, что случилось с моей мамой. Мамой Эммой, - уточняет он зачем-то. - Вот я и подумал, вдруг что-то из этих волшебных штук может помочь моей маме.
Генри говорит последние слова так, что Румпельштильцхену вдруг очень хочется положить ладонь на его коротко остриженный затылок, притянуть к себе, но рука, почти опустившаяся на мальчишескую голову, вздрагивает и застывает в воздухе.
- Понимаю, - Румпельштильцхен резко вдыхает в воздух. - Надежда есть всегда. Я по крайней мере сейчас понимаю в этом меньше твоего, но ты можешь взять эти записи домой и изучить их там. Тебе не обязательно…
- Правда? - Румпельштильцхен почти завидует загоревшемуся в глазах Генри энтузиазму. - То есть это не значит, что я тебя брошу — наедине со всем этим барахлом, - тут же пытается оправдаться мальчик, вызывая у Румпельштильцхена ещё одну грустную улыбку.
- Даже если и бросишь, наверное, помочь маме сейчас важнее.
- Ну да… - соглашается Генри.
- Что ж, - Румпельштильцхен направляется к шкафу, в котором хранятся тетради с описью «барахла», - Мне без тебя от этих записей всё равно толку нет.
Генри прижимает тетради к груди и смотрит на Румпельштильцхена с радостным изумлением. Прежде чем позволить мальчику уйти, Голд задаёт ему ещё один вопрос, потому что больше задать его некому. О, да, он спрашивал Белль, но та была слишком занята — книгами, поисками портала в Камелот, общением с какой-то русалкой, и потому всё, что ему удалось узнать это - «Румпель, у нас достаточно денег, чтобы о них не думать», и «Румпель, если тебе что-то надо, просто скажи». В общем-то, ему обычно не надо ничего. Во всяком случае ничего из того, в чем он нуждался, нельзя было купить за деньги. Но на этот раз…
- Генри, скажи, насколько я богат?..
- Дедушка?! - видимо, сегодняшний день для Генри стал днём открытий. - Да ты самый богатый человек в городе.
- Ну, это звучит не слишком точно, - замечает Румпельштильцхен, - и я не хотел бы, чтобы случилось так, что в один прекрасный день мы оказались без штанов на улице.
- Так, - Генри явно не терпится покинуть лавку, - лучше это с бабушкой обсудить.
- Похоже, - Румпельштильцхен обводит рукой невидимую сферу, - она не слишком доверяет мне в этом вопросе, - хотя, пожалуй, Белль вообще не очень-то ему доверяет и иногда ведёт себя с ним так, словно он потерял не память, а рассудок. - Генри, скажи, если я куплю новые окна — двадцать новых окон — и ещё заплачу стекольщикам за установку… сте-кло-па-ке-тов, - последнее слово Румпельштильцхен произносит почти по слогам, - это не разорит нас?
- Дед! - брови Генри взлетают так высоко, что чуть не скрываются под чёлкой, - да даже если ты двести окон купишь и двери к ним в придачу — не обеднеешь!
- Это я и хотел узнать, - Румпельштильцхен невольно улыбается, глядя на то, как быстро сменяются выражения на лице мальчишки. - Ну, беги, беги, не буду тебя больше задерживать.
Генри запихивает тетради в свой рюкзачок и уходит. А Румпельштильцхен собирает шахматы в коробку и думает, какой бы повесить на них ценник. Так, прикидывает он, если какая-то фарфоровая плошка стоит сто пятьдесят долларов, то эти фигурки никак не могут оказаться дешевле. Пусть не все они костяные — половина вырезана из тёмной твёрдой древесины. Ещё какое-то время Румпельштильцхен позволяет «всему этому барахлу» занимать свои мысли, и даже выводит на ценнике наобум - «180.50», и, пока нет покупателей, идёт перебирать шкафы, хотя бы ту часть их содержимого, в которой он может разобраться самостоятельно — одежду, посуду. И отчасти ему даже проще одному. Проще думать, что, как бы то ни было, он делает то, что должен делать. Проще не думать о другом. Проще, чем в присутствии Генри. Гораздо проще, чем пустыми вечерами в пустом и огромном розовом доме. Но, - напоминает себе Румпельштильцхен, - сегодняшний вечер не будет таким уж пустым, потому что у него есть одно дело.
========== Глава 5 ==========
В Сторибруке нет тюрьмы, зато есть карательная психиатрия. Подземный этаж больницы, где в палатах, больше похожих на камеры, держали тех, кто представлял опасность для Сторибрука. Белоснежка - милосердна, а бывшие жители королевств по большей части добропорядочны, поэтому заключённых было не так много. В подземных одиночках сидели лишь король Георг, бывший джин Сидни Глас, ведьма Запада да Айзек, больше известный как «Автор» - впрочем, автором он уже не был.
Психиатрическим это отделение называлось по праву: обитатели одиночек, навсегда лишённые и дневного света, и какого-либо общества, довольно скоро начинали разговаривать сами с собой, мерить шагами палаты, а Сидни и Георг, пробывшие здесь дольше всех, проводили большую часть дня, раскачиваясь у себя на койках. Айзек попал в число пациентов относительно недавно и пока держался вызывающе и даже несколько надменно. В общем-то, лишённый своего былого дара, он не представлял уже ни особой опасности, ни интереса, и, возможно, лучшим решением было бы отправить писателя-неудачника туда, куда он так жаждал попасть — за черту города. Однако, Айзек - единственный, кто знал Ученика Мерлина достаточно близко, единственный, кому Ученик когда-то позволял путешествовать между мирами вместе с ним. Единственный, кто мог знать хоть что-то о местонахождении самого Мерлина. Но Айзек на все вопросы отвечал настолько уклончиво, что из его слов нельзя было ни извлечь какую-то полезную информацию, ни понять степень его осведомлённости. И когда следствие зашло в тупик, на помощь позвали, ну, разумеется, Голубую Фею.
Рул Горм предвидела это, но чем она могла помочь? О да, разумеется, у неё есть достаточный запас пыльцы, способной: вернуть каждому человеку, кроме проклятых, его настоящую сущность, распознать истинную любовь или выполнить любое желание того, кто чист сердцем. Но, во-первых, следуя правилам светлого волшебства, Рул Горм считала невозможным применять подобные чары без предварительной просьбы того, кому они предназначены. А, во-вторых, какой толк в данной ситуации от любви или преображения? Ну превратится этот маленький злой человечек в птичку или таракана, решится на откровенность, только понять его уже никто не сможет: в Сторибруке звери были лишены дара речи.