Когда половину ночи ты просто не можешь попасть из одной части города в другую, когда с одной стороны дороги одна улица, а с другой — другая. Когда в одной парадной квартиры 1-2-3-4-5-166-50-51-52, а в другой 20-21-22-14-87. Когда на втором этаже длинный коридор идет от черной лестницы до лифта, а на третьем — разделен пополам стеной.
В некоторых квартирах — бывших коммуналках, соединенных заново, как у Александра, бывает две двери с разными номерами квартир, а некоторые квартиры соединены из разных кусков коммуналок.
— Лара? — Александр заглядывает в детскую. — Давайте я вам покажу вашу комнату.
— Мою комнату? — удивляюсь я. — Но, Александр…
— Да, мы договорились, я помню, — раздраженно отвечает он. — Однако вам нужно место, где вы будете оставлять свои вещи, переодеваться и ночевать, когда это понадобится.
Мы проходим мимо приоткрытых двойных дверей, и я бросаю туда любопытный взляд. Похоже, это хозяйская спальня. Но в ней сейчас разруха: матрас стоит у стены, ламели кровати наполовину разобраны, с потолка на проводах свисает световая панель.
Где же тогда ночует сам Александр?
Гостевая комната оказывается довольно уютной, хоть и безликой: двуспальная кровать с покрывалом фисташкового цвета, шкаф для одежды, телевизор, письменный стол и даже небольшой диванчик у окна, выходящего на набережную канала.
Пожалуй, я бы не отказалась пожить тут недельку-другую.
Только без условия присмотра за маленьким ребенком с психологической травмой.
— Тут уютно, — говорю я Александру. — Спасибо.
Он снова морщится, словно даже моя вежливость ему поперек горла.
— Идемте ужинать, — говорит он. — Еду уже привезли.
Александр снял пиджак и галстук, оставшись в одной рубашке с закатанными рукавами. Руки у него мощные, покрытые темными волосами, на запястье золотые часы, а на правой руке — отчетливый след обручального кольца, словно он носил его много лет и только недавно снял.
В тапочках и в роли домашнего хозяина, раскладывающего еду из коробок по тарелкам, он выглядит вовсе не таким грозным.
— Вы будете ризотто или лазанью? — спрашивает он, взвешивая в руках две тарелки. — Есть еще баклажаны с сыром и брускетты.
— Ризотто подойдет, спасибо, — говорю я, забирая тарелку.
Перед Диной, которая без возражений устроилась за столом — ну просто золотой ребенок! — стоит тарелка с картошкой фри и сосисками. Она смотрит на них без энтузиазма. Даже вилку не берет, просто смотрит. И косится в мою сторону.
— Не хочешь это? — спрашиваю я ее вполголоса.
Она смотрит на меня жалобным взглядом и мотает головой.
— Яблоко?
Она снова мотает головой.
— Йогурт?
Снова мотает и опускает взгляд в тарелку.
— Скажите, Александр, — говорю я уже громче. — А чем мы Дину будем кормить? И как?
— В смысле, как? — хмурится он, приподнимаясь со стула. — Я не знаю. Она опять не ест? Давайте достану фруктовое пюре.
Дина мотает головой так, что светлые кудряшки разлетаются в разные стороны.
Александр медленно садится обратно и смотрит на дочь с такой растерянностью, что у меня щемит сердце от того, что этот могучий и властный мужчина бессилен перед упрямством маленькой девочки. Тут он не может никого запугать, убедить, купить, переспорить.
Она не хочет — и точка.
Не насильно же впихивать в нее это пюре?
— Дина, а что ты любишь? — пытаюсь зайти с другой стороны я. — Картошку не любишь? Сосиски тоже?
Она смотрит на меня исподлобья. Понимаю — вроде бы один раз уже ясно сказала, зачем повторять этим глупым взрослым?
— А пирожки любишь? С яблоками? И капустой? — предлагаю я.
Не имею ни малейшего понятия, чем кормят детей ее возраста и теперь судорожно пытаюсь вспомнить, что ели отпрыски моих подруг. Вот от картошки фри они точно никогда не отказывались!
Дина мотает головой.
— Мороженое? Пельмени? Макароны с сыром? Бананы?
Нет, нет, нет и нет.
Вот и мой первый провал на должности няни. Уморю ребенка голодом.
— А хочешь… — я задумываюсь, вспоминаю ее взгляд и тут меня осеняет: — Мой рис?
Подвигаю к ней тарелку с ризотто. К счастью, оно без извращений вроде трюфелей или шафрана. Даже без грибов — просто рис и сыр, но, судя по запаху, очень хорошо приготовленные.
И вдруг… Дина берет ложку, зачерпывает разваренную рисовую кашу и отправляет ее в рот. Аллилуйя!
— Значит, ты рис любишь? — Спрашиваю я. — Или кашу?
Кивает — не понимаю, на какой из вопросов, но это мы уже выясним позже. Вдруг она вообще предпочитает итальянскую кухню?