Эвакуатор покосился на него через плечо.
— Откуда тебе знать, — сказал он. — Может, он уже и задавил.
— С нашей, причём, помощью, — сказал Питер мрачно. — В какой-то степени.
— Это неважно, — сказал Жак. — Самое главное, что Фуке сейчас, скорее всего, мчится во весь опор по нашим следам. А с ним вся Шестая ударная.
Больше никто не произнёс ни слова. Мадемуазель Прелати плакала почти беззвучно, Майя утешала её, сама тоже роняя слёзы. Питер смотрел на них хмуро, и неожиданно вспомнил имя старосты: Гильям.
«Фуксия» и «Сельдь» мчались по неприветливым пейзажам Британии.
Основными цветами этой местности были серый и зелёный. Серо-зелёный кустарник сменялся серо-зелёным гранитом, серые камни, сильно похожие на развалины древних домов, лежали на зелёной пока ещё траве, которая в свою очередь скрывала под собой либо тёмно-зелёно-серую почву либо (чаще всего) серо-зелёную трясину. Дорога, над которой они летели, была серая, каменная. Жак серьёзным голосом высказал предположение, что люди, которые здесь обитают, носят серое и зелёное, поэтому мы их и не видим. Здесь Аслан осознал, что за всё время путешествия они не встретили ни единой живой души.
— Здесь вообще живут люди? — спросил он будто бы в воздух.
— Живут, — сухо ответила Прелати из пассажирского отсека.
— Плохо живут? — спросил Питер. — Их мало?
— Да как сказать, — старуха пожала плечами. — Еды им хватает, леса здесь богатые. Пастбища, козы, овцы. Море, рыба. Но, как они говорят, у них не жизнь, а искупление.
— Искупление чего? — спросил Аслан.
— Греха.
— Ээээ… — сказал Питер. — Первородного греха?
— Что-то вроде. Они искупают грехи отцов, отцов их отцов и так далее. Им нельзя уходить с этого места, нельзя делать ничего нового, нельзя стремиться к процветанию. Надо искупать грех.
— А что они натворили, отцы их, их отцы и так далее? — спросил Жак.
— Вот бы узнать, — равнодушно ответила Прелати.
— Ладно грех, а почему их не видно-то? — Аслан вернул разговор в более конкретное русло. — Или им этого тоже нельзя?
— Ваши… «Фуксия» и «Сельдь», — сказала Прелати, — если вы не заметили, довольно шумные устройства. Их слышно издалека, даже в здешнем сыром воздухе.
8
Весь остаток дня после скоротечного разбора вчерашней битвы Геркулес просидел под арестом. Арест имел форму огороженной сосны с цепью и колодками на ногах, а стерегли его двое часовых. После нескольких безуспешных попыток заговорить с ними Геркулес понял, что они сторожат не только его, но и следят друг за другом: один был из охраны Фуке, с шевроном Шестой ударной бригады, второй был из пищальеров Массю.
В конце дня подошёл майор Жюстен в сопровождении двух легионеров и зачитал Геркулесу приговор полевого трибунала: за введение в заблуждение командира, повлекшее потери и угрозу срыва операции, и с учётом предыдущих преступлений, старшего осужденного батдафа сводного Северного полка Иностранного Легиона Геркулеса Мюко приговорить к высшей мере наказания — расстрелу.
Геркулес пребывал в каком-то ступоре. Где-то в глубинах сознания тоненький голос вопил, что надо взывать к справедливости, к Фуке, к свидетелям (Улю и Силю), обличать Пека, Массю и, самое главное, Цейтлиха, — но снаружи был виден только оцепеневший от ужаса молодой шпак-штрафник, угодивший в переплёт по своей глупости и невезению.
Он очнулся лишь когда обнаружил, что его куда-то ведут. Вообразив, что это конец, он дёрнулся раз, два, получил стволом по шее и прикладами под ребра, а кто-то сказал насмешливо:
— Да не бойся. На допрос тебя ведём, на допрос.
И Геркулес успокоился, как и многие смертники до него и после него.
Но в этот раз ему не солгали.
Геркулес увидел знаменитых собак Фуке, всех трёх — большую, среднюю и маленькую. Они сидели, вытянув носы на закат, в уморительно одинаковых позах. Сам Шарль Фуке был виден в открытую дверь своего мобиля, он читал какую-то длинную бумагу. Когда Геркулес подошёл, он поднял голову и приказал коротко:
— Освободить.
Некоторое время Геркулес тёр кисти и ступни. Фуке смотрел на него молча и, казалось, думал совершенно о другом, но как только Мюко выпрямился, принц-консорт кивком отослал его конвоиров и жестом пригласил осуждённого к себе в мобиль.
Геркулес осторожно забрался внутрь. Фуке указал ему на скамью напротив своей. Между ними был небольшой столик, где лежали планшет, документы, стояли стакан с вином и тарелка с хлебом и сыром.
— Ешь, — сказал его высочество, и Геркулес подчинился: быстро умял всё, что было, и запил кислым вином. Фуке покивал, подозвал адъютанта, тот быстро убрал посуду и расчистил стол, оставив лишь один лист бумаги чистой стороной вверх.