Удар был такой силы и настолько неожиданный, что Аслан плашмя влепился всем лицом и всей грудью в пол и на совсем не краткий миг потерял ориентацию в пространстве. В это же самое мгновение два кинжала сошлись там, где только что было его туловище, и застряли в чудовищном оружии свободного финансиста. Питер, не теряя ни мгновения, проткнул ближайшего к нему бандита, а на другого упала люстра — и на этом завершилось второе чудо Жака.
Двое оставшихся убийц переглянулись, затем посмотрели на Терье, который по-прежнему торчал у двери — было похоже, будто он очень хочет убежать, но ему хочется и досмотреть, чем всё кончится.
— Убить ииих! — севшим голосом прокричал он.
Жак из последних сил крутанул своей дубиной, гигантская нога издала низкий тяжёлый звук. За его спиной уже сидел Аслан и ошалело тряс головой, пытаясь уразуметь, что произошло. Питер короткими выпадами отжал бандитов к двери, теперь они стояли там втроём с Терье, отмахиваясь кинжалами, Жак прикрывал его слева. И тут он заметил за своей спиной движение, которого не должно было быть — и наконец вспомнил, кого ему напоминают эти ловкачи в прокурорской форме.
Тот, кого вроде бы задавила фамильная люстра Кэтфордов, поднялся споро и страшно, его шея была неестественно вывернута, двигался он плечом вперед, но двигался очень шустро, и в руке у него уже был нож — и Жаку пришлось бы худо на такой дистанции, если бы не Аслан. Лейтенант эвакуаторов одним прыжком вскочил на ноги и снёс проклятому субурду башку, поискал глазами второго, проткнутого — и с разбегу рубанул ему по шее тоже.
— Что за чёртова ерунда, — произнёс Жак, тяжело дыша.
— Питер, это субурды, — сказал Аслан.
— Вижу, — откликнулся тот. — Сдавайся, сволочь.
— Беги, скотина, — сказал Аслан.
— Он не может, — неожиданно произнёс Жак, щерясь и перехватывая ногу чудовища покрепче. — Видите?
Лицо Терье исказилось от ярости, он издал страшное нечеловеческое шипение вперемешку с хрипом и стоном. И тут Аслан увидел, и Питер тоже: словно шустрые голубые молнии проносились туда и сюда в полутемном воздухе плохо освещённой гостиной, соединяя Терье с двумя ещё живыми субурдами и с двумя уже дохлыми — он действительно был с ними связан, и, видимо, очень прочно; вот почему он не смог сразу убежать вслед за Стилетом, понял Питер.
— Агаа… Конец тебе, прокурорчик, — со злобным удовлетворением сказал Аслан.
И прокурорчик, стоявший за спинами живых мертвецов, видимо, тоже это понял, потому что лицо его исказилось страшно, он бросил саблю и сделал странный жест: вдавил большим пальцем щёку себе в рот — и с хрустом прокусил её.
— Яд, — сразу догадался Жак.
Но у Терье в щеке было нечто посильнее яда, потому что на том месте, где он стоял, бахнула ослепительно белая вспышка — и обжигающая волна воздуха швырнула троих друзей через всю гостиную вперемешку с субурдами.
16
Питер сел на полу и огляделся. Гостиная была ярко освещена, но откуда шёл свет, было неясно. Люстра висела на месте — и ни следа борьбы, ни трупов, ни отрубленной чудовищенской ноги. Кроме Питера, похоже, никого в доме не было. Он встал, осторожно шевельнул левой рукой, затем удивлённо пощупал плечо — рана исчезла. И тут он понял, что спит.
«Или умер».
Мысль о возможной смерти почему-то его совсем не огорчила. Питер встал, подпрыгнул несколько раз, ударил кулаками воздух; он ощущал какой-то прилив сил, и прилив этот имел чёткое направление — он шёл из сада. Учёный не стал противиться и, переполняемый предчувствием чего-то большого и необычного, осторожно открыл дверь на веранду.
На скамейке, которая в реальности валялась в подвале и которую Питер сто лет уже собирался вкопать, сидел Жак, а рядом с ним — девушка удивительной красоты в просторной мягкой пижаме, с короткой светлой причёской и искрящимся взглядом бездонных карих глаз. Несмотря на столь легкомысленный наряд, ни она, ни Жак, похоже, не испытывали никакого смущения, а болтали легко и свободно, словно добрые приятели. О чём они говорили, Питер не слышал, хотя находился от них в нескольких шагах; он долго смотрел на них двоих, испытывая странные и очень сильные чувства. Здесь было всё — и зависть, и радость, и ревность, и страх, но больше было того, что можно назвать покоем; с этим чувством моряки видят крыши и башни родного города на горизонте; так складывает крылья перелетная птица, спускающаяся к родному гнездовью.