Аслан сел, потряс головой и огляделся. Кажется, его всё-таки вырубили, потому что ни оружия, ни документов, ни полицейских видно не было. Клетка была тройная, и его закинули в центральную секцию. Справа от Аслана сидел какой-то босой бородатый дед, одетый как бродячий монах: в серые просторные штаны и длинную рубашку, на груди у него висел большой деревянный крест. Дед не выказывал никакого интереса к событиям и задумчиво перебирал чётки. В левой клетке находился молодой паренёк весьма пронырливого вида, он, в отличие от деда-монаха, очень оживился и в данный момент всячески сигнализировал эвакуатору лицом и руками, пытаясь привлечь внимание.
— Ты кто? — спросил его парень. Аслан угрюмо посмотрел на него и не ответил.
— Парижский он, нехристь и сарацин, эвакуатором служит, прости господи, — внятно проговорил монах, не отрываясь от чёток. Аслан медленно повернул голову к осведомлённому деду. — Ох, язык мой враг мой.
— Ты… вы кто? — спросил Аслан.
— Корентин меня кличут, — охотно ответил дед. — А тебя Аслан, лев, стало быть, по-вашему. А вон тот придурок, прости господи, это Бюнэ.
— Сам ты, дед, придурок, — огрызнулся Бюнэ. — Эй, служивый. Ты чего с нашими голубями не поделил? Вроде ж вы одна масть, или что?
— Придурок и есть, — с сожалением сказал дед Корентин. — Ты, хорёк деревенский, даже эвакуатора, коий чудовищ борет, от полицейских, что от таких, как ты, засранцев мир избавляют, отличить не можешь. А туда же, во власть настопырился.
— Откуда вы меня знаете, уважаемый Корентин? — спросил Аслан.
— Ты, нехристь, мне не вычь, — невежливо сказал дед. — Я человек простой, и в числе единственном на этом свете пребываю, как господом нашим и заведено.
Аслан сообразил лишь через секунду.
— Откуда ты меня знаешь, почтенный старец? — спросил он.
— Мусульманская твоя душа, — вздохнул дед. — Не можете по-простому. Я, видишь, ли, пророк. Не ваш, который Мухаммад…
— Саллаллаху алейхи ва саллам, — пробормотал Аслан вполголоса.
— Во-во, — отозвался дед. — Именно что салам. А я обычный пророк, из местных.
— Свято-ой ещё, — с издевательской почтительностью сказал Бюнэ. — Бывший. А теперь, вишь, к чёрту оборотился.
— Кыш, заморыш, — сказал дед Корентин. — Святым альбо диавольским люди называют всё, что уразуметь не способны. А я ещё на понимание общественности надежды питаю.
Аслан выразительно оглядел его клетку. Старик мрачно покивал.
— Смейся, смейся, нехристь. Но сказано: стучи во все чужие двери, чтобы найти свою. Вот и стучу.
— Ты тоже, что ли, в гвардию пришёл поступать? — спросил Бюнэ у Аслана. В его голосе звучала лёгкая тревога. Аслан помотал головой. Парень сразу успокоился.
— А я в гвардию пойду, — мечтательно сказал он, лег на нары. — Ночку эту досижу, завтра меня выпустят, да и пойду записываться.
— Иди, иди, — сказал Корентин. — Там тебя ждут. С барабанами и штандартами. Где, говорят, Бюнэ, что ж задерживается наш герой. Уж не приняли его за покражу где, красивого?
— Штуцер дадут нарезной, — Бюнэ не слушал. — Форму. И пойду, стало быть, девок охмурять.
— Штуцер — это ты правильно, — сердечно поддакнул дед. — За триста шагов, при выучке должной, охмурить сможешь. Ну или по башке прикладом, на крайний, стало быть, случай. Если догонишь.
— Увянь, дед, — злобно сказал Бюнэ. — Встретишься мне на воле. Попляшешь. Я твоих чертей не боюсь.
— Я же тебе говорю, село ты непаханое…
— Не слы-шу! Не слы-шу! — заорал Бюнэ, закрыв уши ладонями. — А-а-а-а! У-у-у-у!
— Дурак, — с отчаянием сказал Корентин.
Из каморки охранников неторопливо, крутя здоровенной дубинкой, вышел толстый полицейский с каким-то плачущим выражением лица.
— Чего шумим? — неожиданно тонким голосом спросил он у Бюнэ. — Водички захотелось?
— Это я его разволновал, Жюль, — покаянно сказал Корентин. — Опять. Ты уж прости.
Толстяк Жюль с подозрением осмотрел всех троих.
— Ты, дед, его не тревожь более, — сказал он. — Тебя-то мы не тронем, а соседей твоих умоем. У нас тут не весёлый домишко.
И снова удалился в свою каморку.
— Молчу, молчу, — сокрушённо сказал вслед ему дед.
— Ты пророк, значит, — сказал Аслан. Слова, написанные круглым девичьим почерком, стояли перед его взором.
— Ничего это не значит, нехристь, — сказал Корентин. — Не слушают меня люди, хоть ты плачь. Всё верно прорицаю, всё сбывается. А толку нет.
— И ты не слушай его, — сказал Бюнэ. — Ничего у него не сбывается. И не святой он.