— Нет! — Я вскрикиваю, паника проносится в моей голове и голосе. Мысли бегут, и я не могу… черт, моя голова… Я уже не могу дышать. — Я не шучу! Отпустите меня! Я не могу плавать! Пожалуйста, я…
Фраза обрывается, когда меня бросают в воду, полностью одетую и все еще держащую бокал с вином, содержимое которого разлилось по плитке.
Времени на глубокий вдох нет. Весь воздух, который хранился в моих легких, вырывается наружу, когда моя грудь соприкасается с водной гладью. Страх охватывает меня, как только я погружаюсь под воду.
Мокрое платье тянет меня вниз, несмотря на мои неистовые попытки выплыть на поверхность. А может быть, нескоординированные взмахи руками и удары ногами топят меня быстрее.
Здесь нет рычагов. Не за что упереться ногами и не за что ухватиться. Я не знаю; я не вижу, где верх, а где низ. Мои легкие горят, крича о воздухе, острая боль пронзает меня, как белая молния, а ребра словно сдавлены металлическими цепями.
Кислород вытекает из каждой клетки моего тела в агонии. Уже не соображая, задыхаясь от первобытной потребности дышать, я позволяю своим губам раскрыться. Я не должна. Я знаю, что не должен, но это рефлекс, с которым я не могу бороться.
Вода заполняет мои легкие.
Острая, колющая боль пронзает мою нервную систему, словно тысячи иголок, и боль сжимает мое сердце.
В оцепенении от ужаса я открываю глаза и вижу, как солнечные блики отражаются от воды, словно насмехаясь над тем, насколько я уязвима… насколько я беспомощна, тихо утопая.
ГЛАВА 4
Логан
— Давай, Эм Джей! — кричит кто-то в саду, и я невольно поворачиваю голову в ту сторону, внимательно разглядывая троих ребят в бассейне. — Залезай. Вода отличная, — добавляет он.
Тео пожимает плечами и отмахивается от меня, когда я бросаю на него вопросительный взгляд.
— Я ожидал этого, когда Талия сказала мне пригласить всех с работы. Они учатся в колледже.
Это объясняет их наглость купаться в то время, как дом полон более и менее искушенных гостей. Мэр здесь со своей женой. Мои бабушка и дедушка тоже здесь.
Кольт присоединяется к нам с горстью пива, заменяя на этот вечер нашего бармена.
— Они в порядке, — он протягивает мне бутылку Bud Light. — Тот, что на фламинго, — диджей. Он играл на нашей вечеринке Spring Break.
— Ты имеешь в виду ту вечеринку, из-за которой Нико чуть не отправил вам троим уведомление о выселении? — Тео усмехается, бросая взгляд в сторону мужчины, который, как всегда, молча тушуется.
— Вам нужно научиться управлять толпой, мальчики, — говорю я, а затем отхлебываю треть пива. — И в следующем году не забудьте взять несколько новичков для выполнения грязной работы.
— Например, соскребать блевотину с тротуара? — спрашивает Конор, сдувая с лица свои длинные волосы. — Неплохая идея. Молодец, брат, — он ухмыляется, похлопывая меня по спине.
Маленький наглый придурок.
Тройняшкам все еще девятнадцать, но до двадцатилетия осталось всего несколько месяцев, и с каждой неделей они становятся все наглее.
Громкий всплеск доносится до моих ушей, когда кто-то — вероятно, Мэри-Джейн — прыгает в воду. Нико прерывает ее вопли, захлопывает дверь патио и массирует виски, как будто от шума у него мигрень.
Такой хрупкий. Шесть футов три дюйма и триста пятьдесят фунтов веса, но в то же время он редко бывает без AirPod или наушников в ухе, слушая инди-альтернативный рок, поп или что там это за дерьмо.
— Главный совет, — говорю я, глядя между тройняшками. — В следующем году арендуйте несколько тех синих туалетов и придумайте, как вытащить Нико из дома на ночь.
— На чьей ты стороне? — Нико зажмурился, прислонившись к стене. — Ты видел, в каком состоянии был дом после вечеринки, Логан. Почему, по-твоему, я хочу переделать первый этаж? В гостевой ванной на стене большое пятно после того, как какую-то цыпочку вырвало красным вином.
Я разразился хохотом, вспомнив фотографии, которые он прислал в групповой чат на следующее утро после вечеринки две недели назад. Этого не описать. Сломанная мебель, красные стаканчики соло на всех плоских поверхностях, три ведра конфетти и разноцветных сумасшедших ниток.
О, и пианино…
Я был уверен, что тройняшки поплатятся головой за разлитое по столешнице пиво и какого-то засранца, дремавшего головой на клавишах. Нико больше не играет, но инструмент в его гостиной священен. Никому, кроме нашей матери, не разрешается даже дышать в его сторону.