О, но это так.
— Я сказала ему, что люблю его, — шепчу я, близкая к слезам. Черт бы побрал мои водопроводные трубы. Я так чертовски устала плакать. — А теперь он даже не хочет секса.
— Ну и задница, — хмыкает она, слишком крепко сжимая мою руку.
Плотину прорвало, и я целый час рассказываю ей о том, какими американскими горками были последние три месяца. Она слушает в основном молча, бормоча ругательства, когда я рассказываю, что Логан выгнал меня из своего дома в первый раз, когда я там была, а во второй раз запер в гараже.
Когда я заканчиваю, мне становится легче. Как-то иначе. Мне нужно было выплеснуть это наружу. Не обязательно для того, чтобы услышать мнение, просто поговорить и быть услышанной. Суровая реальность такова, что Логан ушел, и на этот раз он не вернется. Я переступила черту, признаваясь в своих чувствах.
— Что он сказал, когда ты призналась ему в любви?
— Ничего, — вздохнув, отвечаю я, вспоминая, как на его лице отразился ужас при произнесении этих трех слов. — Абсолютно ничего. Он встал и ушел. С тех пор я ничего о нем не слышала и уверена, что не услышу.
— Я не знаю, что сказать, — признается она.
— Больше нечего сказать. Мы расстались. Мне нужно снова взять себя в руки и двигаться дальше.
ГЛАВА 26
Кэссиди
Моя кровать не самая удобная, но в десять раз лучше больничной. Теперь, в безопасности в собственной квартире, я лежу без сна с пяти утра, глядя в потолок и пытаясь понять, как жить дальше. Как жить дальше и вычеркнуть Логана из памяти.
Я скучаю по нему так сильно, что мне кажется, будто мой рассудок раскалывается на части. Это, мягко говоря, нездорово, но в то же время какая-то крошечная, не имеющая ничего общего с жизнью часть меня понимает, что он больше не появится. Я не буду смотреть, как он уходит посреди ночи.
Мы можем вернуться к вежливости, к признанию нашего существования вежливым кивком всякий раз, когда сталкиваемся в городе. Все будет хорошо.
И уж точно не будет ощущения, что мое сердце вырывается прямо из груди, потому что он был у меня, пусть и недолго, а теперь мы будем совершенно чужими людьми.
В восемь я вытаскиваю себя из постели, перекатываясь и приседая, чтобы защитить ребра, а к девяти — после мучительного душа и еще более мучительной попытки одеться — приезжаю в клинику в летнем платье на пуговицах. Никакой макияж не мог скрыть швы под бровью, поэтому я не стала замазывать ушибленную скулу.
— Боже правый! — воскликнула Дарси, вскочив из-за стола. — Что с тобой случилось, милая?
Ее внезапная вспышка привлекает доктора Джонса, который выходит из своего кабинета с суженными глазами и двумя глубокими морщинами на лбу, осматривая меня.
— Со мной все в порядке. Я попала в аварию, но, к счастью, сломала только два ребра. Я была в больнице со среды, вот почему я не пришла раньше.
— О, бедняжка! — Дарси сжимает мое плечо. — Должно быть, это было ужасно!
Доктор Джонс закатывает глаза за ее спиной.
— Пойдем, Кэссиди. Мы поговорим в моем кабинете.
Мое сердце учащает ритм. Он не звучит непринужденно и весело, как всегда. Легкое беспокойство, охватившее меня до этого момента, увеличивается в четыре раза за несколько секунд. Что, если речь идет не о тестах на венерические заболевания, а о мазке? Я вдыхаю как можно глубже, не разрыдавшись от боли, режущей ребра.
Я медленно выдыхаю, успокаивая себя. Я стараюсь не думать о слове из трех букв, которое никто не хочет слышать, но это невозможно.
Рак.
— Присаживайтесь, — говорит он, указывая на стул перед узким белым столом. — Как вы себя чувствуете?
За последние два дня я слышала этот вопрос слишком много раз.
— Честно говоря, нормально. Ребра болят, но обезболивающие снимают напряжение, и, — я жестом показываю на швы под бровью, — это быстро заживет.
Он покачивает головой, погрузившись в раздумья.
— Какие анализы вам делали в больнице? — его тон успокаивает, как будто он пытается внушить мне ложное чувство безопасности, прежде чем бросить бомбу. — Брали ли у вас кровь? Рентген?
— И то, и другое. А что?
— Какие лекарства вы сейчас принимаете?
— Только обезболивающие. Почему? — спрашиваю я, ерзая на своем месте. — Это из-за результатов? Что со мной не так? Боже, пожалуйста, не говорите мне, что у меня ВИЧ и я заразила половину хосписа.
— Кэссиди, — говорит он с натяжкой, его голос возвращается к формальному тону врача и пациента, который он редко использует. Он поднимает взгляд от блокнота на своем столе и одним предложением вырывает почву у меня из-под ног. — Вы беременны.