— Может ты и не знаешь его, но любишь, — мелодичным голосом пропела Алейн.
Я рада, что уронила книги. Это освободило мои руки, чтобы я могла треснуть её.
— Ладно, ладно. Я это заслужила, — сказала Алейн, морщась от боли и потирая плечо. — Но мы всё равно идём, я не собираюсь принимать «нет» за ответ.
— А как насчет ещё одного удара в качестве ответа? — поинтересовалась я. — Потому что я говорю серьезно. Прямо сейчас я не настроена на человеческое общение.
— Но ты же общаешься со мной.
— Ты не считаешься за человека. И я это говорю со всей любовью.
— Как ты собираешься безумно влюбиться и завести детей, если даже не хочешь поговорить с ним? — спросила она с надутыми губами.
— Я говорила с ним, — четыре с половиной раза. — У нас был замечательный разговор.
Кажется, он был особенно восхищен идеей попробовать тако с собачьим мясом. Perro7 оказалось единственным словом, обозначающим животное, которое я в тот момент вспомнила.
— И кто вообще говорил о детях? Сейчас они мне совершенно ни к чему.
— Боже, Люси, это просто выражение.
Я пошла вперёд, а она последовала за мной. Это хорошо. Мы направлялись к стоянке. Каждый шаг приближал меня всё ближе к дому, где у меня наконец будет шанс подумать о Спенсе и брате, и решить, сошла ли я с ума или нет.
— Я бы хотела детей только от тебя, детка, — сказала я, поигрывая бровями.
Несмотря на то, что она закатила глаза, на её лице была улыбка.
— Господи, Люси, ты такой лузер.
Мы вышли на улицу, и я инстинктивно вдохнула запах солнечного тепла. Он очень отличается от того, к которому мы привыкли в Южной Калифорнии. Тот, из прошлой жизни, был яркий, чистый и какой-то пикантный. А сегодняшний – более спертый, затхлый и смутный.
— Я и правда хочу отправиться домой. Если ты уж так хочешь идти в «Крейзи Эллиот», то я найду с кем уехать, — сказала я.
Она в ответ хлопнула меня по плечу.
— Я горжусь тем, что я твой Дживс. И будущий отец твоих детей. Ладно, поехали доставим тебя домой.
Через пять минут езды я почувствовала запах, доносящийся из раскрытого окна, и замерла.
— Ты это чуешь? — спросила я, едва дыша.
Она принюхалась.
— Да. Пахнет дымом. Может кто-то жжет листья или жарит мясо, — она искоса посмотрела на меня. — Что с тобой такое сегодня? Утром у тебя была паническая атака, и, судя по виду, будет ещё одна сейчас. Мне остановиться?
В груди стало так тесно, как будто кто-то обмотал меня кожаным ремнем, а потом затянул его.
— Нет, — выдавливаю я, часто дыша через рот. Только не через нос. Только не этим дымом.
Я чувствую, как её взгляд прожигает дыру в моей щеке.
— Ты уверена, что в порядке?
— Все отлично, — говорю я. — Не волнуйся, меня не вырвет на твои чехлы.
— Я не волнуюсь, они и так уже были свидетелями множества рвот.
Капец. Неожиданно ягодицы, ноги, и всё, что касалось сиденья начало чесаться.
— Ты в порядке? Ты можешь рассказать мне всё. Если нет, то какой пример ты показываешь нашим будущим детям?
Я извергла что-то, надеюсь хоть немного похожее на смех.
— Это просто запах дыма, — сказала я. — И огня. Он вызывает неприятные воспоминания. О том месте, откуда я переехала.
Надеюсь, это прозвучало достаточно неопределенно.
Вот только правда была совершенно определенной. После бедного Флаффи были белки, мыши и несколько котов. Меня до сих пор преследуют пропитанные отчаянием объявления о пропажах, предлагающие хорошие вознаграждения.
А потом был пожар.
— Прости, — сказала она. — Ты хочешь поговорить об этом?
— Нет, — категорично ответила я. Она сразу поникла, и я поняла, что была немного резка. — Прости. Я просто... не хочу. В любом случае, это уже в прошлом. Человек, который устроил пожар уже мёртв.
— Понятно, — произнесла она как-то уж чересчур подавленно. — Извини. Если ты когда-нибудь захочешь поговорить, то знай, я всегда рядом.
— Спасибо, — сказала я и правда имея это в виду.
Оставшуюся часть дороги мы ехали в молчании. Алейн периодически бросала на меня взгляды, когда думала, что я не смотрю, а на прощание очень крепко сжала меня в объятиях.
Я солгала ей. Я солгала себе.
Мой брат не был мёртв.
Глава 4
Если бы решал народ и мои бывшие одноклассники, то брат бы уже гнил в могиле или в тюрьме, ожидая, когда ему введут в руку смертельную инъекцию, которая остановит сердце и всё равно отправит в могилу, просто чуточку позже. Даже если бы у моего брата был выбор, он был бы мёртв. Застрелив всех тех людей, он развернул пистолет на себя, но это его не убило.
Хотя, лучше было бы так. Докторам пришлось ввести его в кому и просверлить череп, чтобы снизить давление и предотвратить необратимые повреждения мозга. Как будто он и так уже необратимо не поврежден. Я до сих пор помню, как родители усадили меня в старой гостиной и сказали, что он никогда не проснется. Я помню свой вой, когда поняла, что никогда больше не смогу поговорить с ним. Иногда я спрашиваю себя, а не было ли в том больше любезности со стороны доктора, чем медицинской необходимости?