Дом стоял на углу Третьей авеню и Десятой улицы. Он перешел к Льюису Рейси от некоего кузена, составившего свое завещание «в старом нью-йоркском духе»: каждый наследник получал свою долю в зависимости от близости родственных уз, связывавших его с завещателем. Район был отдаленным, и дом был запущенным. Но Льюис с женой тотчас же туда переехали. До того они жили в Тарритауне отшельниками.
Их возвращение в Нью-Йорк прошло незамеченным. Льюис женился на Триши через год после смерти отца. Мистер и миссис Кент отнеслись к браку Триши скептически, даже сказали, что их племянница могла бы сделать и лучшую партию. Однако, поскольку один из их двух сыновей (с детства к тому же питавший нежные чувства к Триши) оставался пока неженатым, родители здраво решили, что лучше ей выйти за Льюиса, чем оставаться у них и ловить в свои сети Билла.
Пробежали четыре года со времени их женитьбы, и нью-йоркское общество так и позабыло о Триши и Льюисе, как если бы с той поры минуло полвека. Да и кто они, собственно? Триши знали как Золушку в доме у Кентов. Льюис действительно — было такое время — должен был унаследовать миллионы Холстона Рейси, но после известной прискорбной истории остался ни с чем.
Молодые Рейси свыклись со своей замкнутой жизнью, и когда Льюис сообщил жене, что к ним перешел по наследству дом дядюшки Эбенезера, Триши всего только чуть подняла глаза от работы: она рукодельничала — украшала вышивкой одеяльце для будущего младенца.
— Нью-йоркский дом дядюшки Эбенезера?
Льюис перевел дыхание.
— Теперь я выставлю наши картины.
— Ах, Льюис! — Она выронила из рук одеяльце. — Ты хочешь туда переехать?
— Ну конечно, это очень просторный дом. А в двух угловых залах я размещу галерею. Отличное освещение! Помнишь, где дядюшка Эбенезер лежал в гробу?
— Ах, Льюис!
Если что утверждало Льюиса Рейси в мысли, что он волевой человек, это «ахи» его жены. Принимая от Триши дань беззаветной покорности, он даже испытывал нечто вроде отцовской тяги повластвовать, но, конечно, без всяких недобрых намерений.
— Там нам будет получше, Триши. Я ведь знаю, ты здесь скучаешь.
Она вспыхнула.
— Я? Я с тобой нигде не скучаю. И там, на Десятой улице, нам тоже будет житься прекрасно. Но нужен ремонт…
Он кивнул озабоченно.
— Да, придется взять деньги взаймы. А не хватит, — добавил он тише, — заложим картины.
У нее навернулись слезы.
— Не надо! Я смогу сэкономить.
Он взял ее за руку, повернулся к ней боком; он знал, что лицо его в профиль выглядит тверже. Он был не уверен, что Триши поняла его замысел, но пока оно, может, и лучше. Льюис стал теперь часто отлучаться в Нью-Йорк, ушел с головой в очень важные планы, корпел над бумагами непонятного содержания; а Триши все эти томительные летние месяцы просидела в Тарритауне, ожидая ребенка.
К концу лета появилась малютка, ее назвали Луизой; а когда ей исполнилось полтора или два месяца, семейство в полном составе переселилось в Нью-Йорк.
«Вот он, желанный час», — думалось Льюису, когда экипаж, подскакивая на неровностях мостовой, катил по Десятой улице к дому дядюшки Эбенезера.
Лошади стали, он помог выйти жене, нянька несла младенца, все подошли к подъезду.
— Ах, Льюис! — вскричала Триши, и малютка Луиза издала сочувственный вопль.
Над входной дверью дядюшки Эбенезера, респектабельной дверью, ведущей в почтенный дом, красовалась большая вывеска. Золотыми литерами по черному полю на ней было начертано:
ГАЛЕРЕЯ ХРИСТИАНСКОГО ИСКУССТВА
Открыта по будним дням от 2 до 4
Входная плата — 25 центов. Для детей — 10 центов
Увидев, что жена побледнела, Льюис крепко взял ее за руку.
— Поверь, это единственный способ, чтобы картины получили известность. И я добьюсь этого, несмотря ни на что. — В его голосе послышалось что-то от прежнего Льюиса.
— Хорошо, дорогой. Но ты хочешь пускать всех желающих?.. Даже случайных прохожих?..
— Если мы позовем только наших друзей, ничего не изменится. Они видели эти картины, и мы знаем, что они скажут.
Триши вздохнула, признавая его правоту.
— Ну, а… плата за вход?
— Позднее, если удастся, мы ее упраздним.
— Ах, Льюис, я так тебя понимаю.
Храбро взяв его под руку, она переступила порог под этой ужасной вывеской. Протестовавший младенец вопил в арьергарде.
— Наконец я увижу картины при ярком свете! — воскликнула Триши, входя в вестибюль, и остановилась, чтобы горячо обнять мужа.
— Теперь им отдадут должное! — откликнулся Льюис, осчастливленный поддержкой жены.