— Хочу! — ответил я. Не мог же я сказать, что прибыл сюда по спецзаданию: «поднимать уровень внеклассной работы».
— Хорошо, что ты к нам пришел, — сказала Янина Карловна. — Без мальчишек скучно, я сама очень люблю мальчишек. За все время у нас был один — Петя Иванов.
— Пека?! — изумленно воскликнул я.
— Да, — Янина Карловна кивнула. — Работал неплохо, с душой, но дружки задразнили его «девчонкой», и он ушел.
Да-а… вот этого я не ожидал. Оказывается, у Пеки в душе тоже что-то такое есть, о чем я не знал.
— А что он здесь делал? — спросил я, оглядывая полки. В основном, тут была стандартная продукция: телевички, зайчики, хрюшки.
— У него было задумано нечто гигантское! — усмехнулась Янина Карловна. — Он хотел сделать куклу Дусю, высотой два с половиной метра, чтобы ходить с ней по улицам, смешить людей. Хороший был паренек! — вздохнула Янина Карловна.
— А почему был? — спросил я.
— Сейчас он уже стал немного другим. Мне кажется, он даже стесняется своего прошлого!
«А ведь я тоже стесняюсь своего прошлого: от Зотыча отрекся, от Генахи — тоже! — подумал вдруг я. — Ну прямо какой-то ковбой: лихо дал Зотычу двадцать копеек и захлопнул дверь!»
— А что-нибудь осталось от этой Дуси? — вскользь поинтересовался я.
— Что-то осталось… Девочки, работайте, не отвлекайтесь на разговоры! — сказала она девчонкам. Потом открыла высокий шкаф, оттуда выпал связанный из бамбука крест.
— Крест! — удивился я.
— По-нашему это называется — крестовина, — сказала Янина Карловна. — На нее надевается платье.
— И платье Пека шил? — изумился я.
— Шил! — улыбнулась Янина Карловна. — Но шил у себя дома, тайно, чтоб из дружков никто не узнал. Вообще, что это за мужчина, который так боится своих дружков?
— Абсолютно с вами согласен. Ой, голова! — Я увидел голову.
— Да… вон куда запрятал! Уничтожил, так сказать, все улики. А жаль, человек был, безусловно, одаренный. Голову, во всяком случае, слепил занятную.
Лицо у Дуси было длинное, вместо волос — мочалка, глазки голубые, нахальненькие и веселенькие. Огромная челюсть хлопала на пружинке.
— Да-а, ну и личность! — засмеялся я.
— Хотел ходить рано утром по остановкам, где люди ждут автобуса, и всех смешить! — вздохнула Янина Карловна. — Но не пришлось.
— Да что мы так о нем говорим, словно его вообще больше нет! — воскликнул я.
Янина Карловна вздохнула.
— Ладно… посмешим народ! — Я надел голову Дуси на руку. — А как вообще все это собиралось?
— Должны где-то быть три бамбуковые трости — для головы и для рук, — сказала она. — Надо поискать.
После кружка я пошел ее провожать.
Мы вспоминали наш прежний класс, тех ребят, которых Латникова теперь убрала из школы, а также, какими раньше были те ребята, которые остались.
— А помнишь!.. — восторженно восклицала она.
— А помните! — вспоминал я.
Был дружный класс, была веселая жизнь! Теперь все разбились на «команды».
Янина Карловна шла медленно — приходилось как-то приспосабливаться к ее шагам.
Вдруг я увидел, что далеко впереди идет нам навстречу шобла во главе с Пекой, — явно ищут, с кем бы сцепиться. Но что больше всего меня убило, что среди них, так же воинственно переваливаясь с боку на бок и поглядывая исподлобья, шел Генаха! Бросил, значит, отца вместе со всеми его микроскопами! Не выдержал!.. Или не бросил? Ну, так бросит, если связался с этой компанией.
— Янина Карловна, — вежливо проговорил я. — Давайте, пока нет машин, на ту сторону перейдем!
Она поглядела сначала на шоблу, потом — из-под очков — на меня. Во время войны Янина Карловна была разведчицей, ее пытали в гестапо (отсюда и больная нога) — что ей какой-то Пека с шоблой. Но у меня не было такой закалки!
— Ну, если хочешь — перейдем! — сказала она.
Я вовсе не боялся их, я боялся, что начнут смеяться: нашел, мол, чувиху для прогулок!
И когда мы уже переходили, я поймал себя на гнусном желании — показать, что я иду самостоятельно, отдельно от старушки, сам по себе. Я почувствовал это и содрогнулся.
Но Янина Карловна шла, весело разговаривая, не замечая моих переживаний. У парадной она со мной рассталась. Я хотел проводить ее до квартиры, но она, улыбаясь, сказала мне, что лифт не работает, а подъем по лестнице займет у нас несколько часов и что лучше мне мчаться по своим делам.
Благодарный, я поцеловал ей руку, сказал, что давно ни с кем так весело не беседовал, и пошел.
Шобла, конечно, все видела. Меня волновало не то, что они меня видели на улице со старушкой, к тому же с училкой, а совсем наоборот: что они могли подумать, что я этого стесняюсь.