Когда Серене было десять лет, Ричард забрал детей из теннисной академии и возобновил обучение исключительно в семье. И перешел в наступление, сказав интервьюерам, что сам никогда не играл в теннис, потому что это «немужской» спорт, что ему не нравились «теннисисты и иже с ними». Но если читать между строк, можно заметить важное послание: никто не будет отвечать за наш успех [14].
«Я сказал своим девочкам, что они – лучшие во всем, – объяснял Ричард. – И они мне поверили»[15]. И они продолжали верить в это в течение следующего десятилетия, когда Винус стала одним из лучших игроков в мире и постепенно начала свой путь к господству Серена. Это первое десятилетие охарактеризовано теми же разговорами, что станут ключевыми на протяжении всей карьеры сестер – с постоянным акцентом на их расу, силу и мнение, что «они просто другие».
Ричард никогда не стеснялся ссылаться на то, как темный цвет кожи его дочерей заставлял других игроков чувствовать себя неуютно: еще до того, как сестры стали профессиональными теннисистками, «дети боялись уйти с корта, потому что их родители наблюдали за ними и потом спрашивали: «Как ты мог проиграть той черной девочке?»[16] Как позже вспоминал в своей автобиографии Ричард, он устроил все так, чтобы дети в Комптоне стояли рядом с кортом, пока сестры тренировались, и выкрикивали все расистские оскорбления, какие только придут им в голову, – действенный способ закалить девочек против негативной реакции белых, которая неизменно сопровождала бы их путь на вершину [17].
И он не ошибался. Эта реакция проявлялась в явных и неявных формах: со стороны других игроков, их родителей, болельщиков и прессы. Комментаторы восхищались прическами сестер – афро-косичками с бусинками, – как будто они никогда не видели ничего подобного; The Wall Street Journal привлек внимание к их «избыточным формам, кажущейся беспечной уверенности в себе и украшенным бусинами косичкам», которые «выделялись бы в любой спортивной среде»[18].
Статья в Women’s Sports & Fitness была лишена этих эвфемизмов: «Правда в том, что ни на одного белого игрока не обрушился бы такой шквал критики за то, что он отличается от других или, наоборот, такой же, как все остальные. Правда в том, что в теннисе всегда был расизм, и хотя он редко был открытым, направлен он был против сестер Уильямс. Подобное читалось в намеках и недосказанности, в том тонком несоответствии в том, как люди лицемерно или саркастично поздравляли сестер с победами и что на самом деле о них думали»[19]. Как рассказывал их адвокат Кевин Дэвис: «Люди поражаются тому, насколько умна и проворна Винус, как будто это что-то из ряда вон выходящее»[20].
Но сестры к тому времени уже придумали свой способ исключать тех, кто исключает их: они начинали заговорщически хихикать. Рядом с репортерами, рядом с другими игроками или болельщиками, они, «казалось, получали удовольствие, показывая всем, кто относится к этому «исключительному» виду спорта, что значит быть по-настоящему исключенными». Подобное поведение выводило окружающих из равновесия. «Знаю, люди думают, что девочки смеются над ними», – сказала Орасин еще в 1998 году [21].
Каков бы ни был их замысел, он оказался полной противоположностью тому, что большинство американцев – и спортивный мир в частности – считали нормой для решения проблем расы и расизма, то есть не решать эти проблемы вообще. Девяностые годы отличались расцветом идеологий пострасизма и постфеминизма: предполагалось, что все цели феминистских движений и движений за права и свободы граждан уже достигнуты, так зачем же беспокоиться обо всей этой политкорректности? В рамках подобной культурной логики было дурным тоном поднимать любые расовые вопросы – это было предосудительно.
Но сестры Уильямс, как и их отец, отказались участвовать в этой игре, единственной целью которой было позволить белым людям продолжать думать, что они не ра-систы, даже когда их слова и действия доказывали обратное. Они не приняли саму идею о том, что они должны приспособиться к «белому кодексу» теннисного мира. Вместо этого они снова и снова напоминали о своем отличии от других – с каждым взмахом украшенной бусинками косички, с каждой мощной подачей.
17
Richard Williams with Bart Davis,
18
Frederick C. Klein, «Will Father Watch the Open?»