Люди стали доставать телефоны, чтобы успеть сфотографировать такое аномальное, но до жути красивое явление природы. Каждый из них был переполнен удивлением, возбуждением и чувством созидания красоты. Улыбки засияли на их лицах чуть ли не ярче неба, заполненного тысячами маленьких солнц.
Но Егору это всё не нравилось. Он будто ощущал, что через глаза этих маленьких существ на него глядит сам Сатана. Бред, конечно, но его тревога всё равно продолжала нарастать и полностью охватила его, когда все светлячки вдруг замигали, подмигивая уставившимся на них людям.
Егор лишь выдохнул:
– Чёрт…
В это же время на другом конце Санкт-Петербурга перед окном стоял Влад, внезапно пробудившийся среди ночи. Что-то заставило его пойти на кухню и посмотреть на улицу. Сейчас же он стоял, свесив непослушные руки вниз, и глаза его чуть ли не вылезали из орбит. За окном небо превратилось в утыканный жёлтыми лампочками потолок, и лампочек этих было бесчисленное множество. Сотни, тысячи, может, десятки тысяч, и все из них имели глаза, наблюдающие за находящимися внизу людьми.
И за ним.
В особенности – за ним.
Влад нервно сглотнул и, сам того не зная, сказал то же самое, что в этот момент во многих километрах от него сказал Егор:
– Чёрт…
Глава 7
Волчица
Медсестра наконец вышла, и Катя тут же подскочила и перекрыла ей проход:
– Что с ним?
Голос её чуть хрипел, и хрипота эта была вызвана бесчисленными криками ярости, на которые сбежались все её любопытные соседи. Глаза, заполненные алыми молниями крови, лишь недавно стали сухими, полностью выдавив из себя все слёзы. Светло-русые волосы были взлохмачены и не причёсаны. Белая майка, плотно облегающая её торс, полностью вымокла от выделившегося пота, а джинсы, что подчёркивали манящую крутость её бёдер, в различных местах были порваны. Там, где широкими ручейками засохла кровь. Руки же, несмотря на всю их женственность, были сильными и рабочими. Скулы ясно выделялись на напрягшемся лице, пока тело её продолжало трясти. Губы превратились в тонкую бледную линию, и весь её вид говорил о том, что в коридоре больничного отделения стоит не дизайнер женской одежды, а сумасшедшая девушка, чьи поступки невозможно было предугадать. Взгляд серых глаз был безумным и, казалось, одновременно пустым, но за безумием этим, так напугавшим молодую медсестру, скрывались два года страданий и нервных срывов, о которых Катя никому не говорила.
Майка прилипла к телу, чёткие контуры её груди виднелись через дешёвую ткань. Она сняла с себя бюстгальтер сразу, как поняла, что он мешает ей разбирать завалы, под которыми находился её ребёнок. Все зеваки с широко раскрытыми глазами уставились на её упругие груди, и ей было совершенно наплевать на это. Она слышала плач своего малыша и сама полезла под завалы, по пояс голая и блестящая от пота, в поисках своего сына. Он звал её и умирал, будучи под тяжёлыми, нависшими друг над другом плитами. Чувствуя, как горячая кровь стекает по её ногам, она продолжала преодолевать завалы. Маленькие камешки вспарывали кожу на её голых плечах и застревали в мягкой плоти. Плач приближался, и скоро она увидела окровавленный комок, придавленный небольшим деревянным комодом и имеющий лицо её сына. Его крик разрывал уши и тонкие стенки сердца. Катя метнулась к нему, чудом не вогнав себя на выставленную арматуру. Она уже не помнила, как выбиралась обратно. Не помнила, как орала на всех, держа наполовину живой комочек в руках. По её грудям текла кровь и, собираясь на сосках, алыми каплями падала вниз. Неаккуратный, но знающий своё дело художник раскрасил горячий живот Кати в неровные, соединяющиеся и хаотичные красные линии, из которых тоненькими веточками к ногам простиралась вытекающая кровь.
Она кричала до потери сознания. Кричала на нанятую ею няню, что должна была следить за ребёнком, а не оставлять его одного, чтобы он выпал из окна. Кричала на сотрудника сраного ЖКХ, который не смог уследить за грёбаным бойлером, взорвавшим на хрен всю половину их дома. Дым застилал ясное небо, не пропуская лунный свет к собравшимся у догорающего здания людям. Слабые языки пламени уже стали потухать, а голосовые связки Кати продолжали неистово напрягаться, и истерика её не прекращалась. Одетая лишь в одни порванные джинсы (несколько осколков вспороли их заодно с кожей) и в покрытые грязью кеды, она кричала и вопила на всех людей, пока окровавленный кулёк, что она прижимала к своей голой груди, делал несчастные попытки втянуть как можно больше воздуха. Вены вздулись на её шее, а оскал её зубов напоминал оскал волчицы, увидевшей рысь рядом со своим раненым волчонком.