Он смотрел на простирающееся внизу шоссе и уходящие вдаль жёлтые огни. Чем дальше располагались освещающие дорогу фонари, тем меньше становился интервал между маленькими жёлтыми огоньками. Они слились в одну солнечную линию, ползущую вдоль дороги, скрываясь вместе с ней за горизонтом. Влад откусил четверть бутерброда и, прожёвывая деяние своих кулинарных способностей, посмотрел на звёзды, сияние которых сегодня было не тусклым, как это бывает всегда, а невероятно ярким, манящим и сладостным. Блеск свободы и независимости был в этих звёздах, и, казалось, Влад влюбился в них . Влюбился и полюбил. Так, как не любил ни жену, ни мать, никого на свете. Лишь звёздам полностью открылось его сердце. И, сам того не замечая, он заулыбался. Заулыбался искренней, излучающей простую, ничем не прикрытую радость улыбкой счастливого человека.
Прикончив бутерброд и запив всё чаем, Влад последний раз взглянул на звёзды – такие близкие и далёкие одновременно, – помыл руки и, хорошенько вытерев их, снова сел за стол. Ему осталось проверить две тетради. Всего две тетради, а сон уже утаскивал его в свою кроватку и напевал убаюкивающую колыбельную, хоть он и выпил три чашки кофе. Читать и уж тем более анализировать ту чушь, что ученики написали в сочинениях (точнее, что их заставили написать), никак не представлялось возможным. У него уже просто не оставалось сил. И Влад уже решил отложить проверку этих двух тетрадей на завтра, когда взглянул на одну из них и прочитал на ней имя владельца: «Егор Верёвкин». Что-то (что конкретно, Влад так и не понял) заставило повременить его со своим решением и заглянуть в тетрадь.
Он открыл её.
Она была исписана вся, от корки до корки. В спешке записать свои мысли парень перешёл на обложку, сокращая интервал между словами. Почерк его, по мере заполнения страниц, становился всё хуже и неразборчивее, уступая место скорости, нежели красоте и эстетике. Сочинение было огромным, и любой другой проверяющий, лишь взглянув на бесконечные потоки синих чернил, не задумываясь, поставил бы «два». Но Влад не был обычным проверяющим. Он многим отличался от таких, хоть и преподавал детям русский язык наравне с коллегами. В отличие от всех них (за исключением разве что старика Степана Арсеньевича) у Влада имелись мозги. И разум его не смогли промыть и запрограммировать, как сделали это со многими учителями, которые сейчас сами программируют мозги новому поколению.
И это выводило его из себя.
Он терпеть не мог систему образования своей страны – отупляющую, создающую глупых роботов, выполняющих одну и ту же работу и неспособных мыслить. И Влад даже не подозревал, как схожи его мысли с мыслями Егора Верёвкина, чью тетрадь он сейчас держал в руках.
Расходились их мнения лишь в одном, но всё равно продолжали течь в одном русле общих мыслей: Егор оценивал ситуацию со стороны ученика, Влад же – со стороны преподавателя.
Он взглянул на крупный заголовок сочинения и тихо засмеялся. Жирные, несколько раз обведённые буквы кричали со страницы: «ГРЁБАНОЕ СОЧИНЕНИЕ». Влад отложил тетрадь, подошёл к холодильнику и, так уж и быть, разрешил себе достать одну баночку пива. Открыв её и услышав приятное шипение, он удобно устроился на стуле и, предвкушая приятные минуты за чтением сочинения мыслящего ученика – а Влад давно заметил, что Егор относится к меньшинству тех людей, что ещё не разучились пользоваться своими мозгами, – взял его тетрадку. Он сделал небольшой глоток и ощутил приятную горечь во рту. По стенкам горла волной пробежал приятный холодок только что вынутого из холодильника напитка, и после долгого перерыва от алкоголя первый глоток подарил ему слабые помехи в голове и приятное, чуть расслабляющее состояние.
Он снова взглянул на исписанную тетрадь, снял оковы, сдерживающие его бушующие мысли, и позволил им встретиться с мыслями молодого парнишки, образовать некий симбиоз общего видения.
Влад выпил ещё немного пива и начал читать.
ГРЁБАНОЕ СОЧИНЕНИЕ
Сразу хочу попросить у Вас прощения, Владислав Викторович. За то, что я планирую изложить в этом сочинении, и за то, каким – если можно так выразиться – тоном я буду рассказывать Вам всё то, что накопилось во мне, перенеся все свои суждения – верные или нет (скорее всего, верные) – чернилами на бумагу.