Какая же она была маленькая и какая огромная! У Мэй задрожало сердце. Ей показалось — нет, не показалось, она точно увидела! — как блеснула золотом макушка одного из пилотов. Второй был в шлеме. Она помнила, что оба брата Элрика — блондины, но ей все-таки показалось, что она узнала Альфонса даже с этого расстояния. Глупо, конечно.
«Может быть, — подумала Мэй, — мои письма там, с ним, в кабине?»
Это было глупо вдвойне, но почему-то приятным показалось осознавать, что написанные ею слова летят там, в вышине.
Если бы не Лин, Мэй, может быть, запрыгала бы и замахала руками, как какая-нибудь обыкновенная девочка с косичками.
Тут загрохотало, засверкало — за их спинами из дворцового парка в небо над площадью слаженным салютом ударили фейерверки. Алые, фиолетовые, зеленые цветы распустились в темнеющем небе, и как же это было красиво!
Мэй даже не поверила себе, когда какой-то из взрывов прозвучал громче и немного иначе, а еще через секунду алый лакированный самолетик дрогнул в вечернем небе и начал заваливаться в сторону, оставляя за собой нехороший след темного дыма.
— Что за… — пробормотал Лин.
Потом вскочил и, ни слова не говоря, бросился со стены прочь, а Мэй побежала за ним.
Дворцовая площадь велика, а Очарованный дворец еще больше. Даже если ты тренированный боец, добежать до ворот не так-то просто. Но Лин кинулся не к воротам: он еще на полпути поймал кого-то из безмолвных черных телохранителей под началом Ланьфан, может быть, даже ее саму — Мэй понятия не имела. Они все носили маски и одинаковые одежды, а в полном сумеречных теней ночном саду и вовсе сливались с пейзажем. Мэй же была слишком встревожена, чтобы смотреть на ки.
Пока они говорили о чем-то, Мэй кинулась к потайной двери за кустом глицинии. Узкий тайный проход шел внутри окружающей стены и выходил в караулку охраны. Наверное, когда-то его использовали для того, чтобы сообщать новости императору, но сейчас о нем забыли. Ланьфан и ее шпионы нарочно не сообщали о нем дворцовой страже.
Это позволило Мэй тайно прокрасться узким коридором, задевая плечами низко висящие крепления факелов. Ей все казалось, что сердце у нее бухает так громко, что слышно всей толпе на площади и не только им. Потайная дверь в караулке открывалась в чулан со швабрами и ведрами, но Мэй умудрилась открыть ее изнутри, ничем не загремев.
Конечно, как она и предполагала, в самом помещении будки было тихо: все выскочили наружу. Да никто и не охранял выход из дворца. Это позволило Мэй неузнанной проскочить за спинами стражи — те оказались за спинами зевак и тянули шеи, стараясь разглядеть, что вообще происходит.
По обрывкам разговоров Мэй поняла, что самолет то ли упал, то ли сел на площадь, попав прямо на подиум, подготовленный для послезавтрашнего императорского выхода: стражники не пускали на него простой народ. Поэтому никто не пострадал.
Пожалуйста, о боги и духи предков, пусть они останутся живы! Пусть они оба останутся живы, особенно…
Но когда она, взмокнув так, что челка прилипла ко лбу, добралась до помоста, стражники уже успели оцепить его повторно.
— Пустите меня! — крикнула она прямо в лицо какому-то типично деревенскому пареньку с выпирающими зубами. — Я принцесса Мэй!
— Чего, дамочка? — спросил он. — А ну, брысь, малявка, не до тебя.
Увы, роста ей высшие силы и впрямь не отмерили. Ей пришлось несколько раз подпрыгнуть, чтобы разобрать, что подиум хоть и проломлен в одном месте, но пятен крови на нем не наблюдается, а красивый лакированный самолет хоть и расшибся, но трупов из него не свисает. Значит, дворцовые медики уже забрали раненых… или убитых.
Запрещая себе думать о самом плохом, она развернулась на пятках и рванулась назад. Что-то затрещало, и Мэй с удивлением заметила, что один рукав ее верхнего халата оторван: наверное, зацепилась еще в потайном проходе.
Расталкивая людей и петляя, она добралась до караулки, правда, уже другой — возле парадного входа в Очарованный Дворец, а не у одного из боковых. К радости своей, она там увидела обоих Элриков. Эдвард, оживленно жестикулируя, общался с начальником дворцовой стражи. Его кожаная куртка была сильно порвана и залита кровью, но держался он так, словно никакая рана его уже не беспокоила. Альфонс стоял рядом, отсутствующим взглядом обшаривая толпу. Ее сразу поразило его странное, ледяное выражение лица. Если бы она не знала Альфонса так хорошо, она, может быть, даже не узнала бы его сразу, так его меняло это простое искажение черт.
Еще ее почему-то удивила его щетина. Она знала, что у аместрийских мужчин густо растет борода, но ей и в голову не приходило, что у Альфонса она тоже может быть…
То, что воротник его куртки и левая сторона лица были тоже залиты кровью, она заметила в последнюю очередь.
— Ал! — кричать почему-то оказалось больно, а еще она почти захлебнулась спазмом в горле. — Альфонс!
— Мэй? — он засек ее в толпе и хмуро сдвинул брови. — А ты что… Ты кем себя считаешь?! Прочь немедленно!
Когда пять минут назад Мэй смотрела на разноцветные огни и диковинный аппарат в небе, она совсем не так думала об их первом после разлуки разговоре и совсем не того боялась.
Сначала она даже не поняла ничего: так не сразу замечаешь воткнувшийся в бок кинжал. Губы Альфонса шевелились, он еще что-то говорил — но уже не ей. Опять! Она знает, что ведет себя недостойно и бесполезно; но почему он… он мог бы…
Она проглотила всхлип, который предательски поднялся из груди в горло, развернулась второй раз и отправилась в обратный путь — но уже не к боковой караулке, а к одному из боковых проходов, где, согласно распоряжению ее бабки, ждали носильщики, готовые отвезти в резиденцию клана Чань.
Обычно Мэй, конечно, переоделась бы перед отъездом: покидала она отчий дом исключительно в многослойных халатах высшего общества. Но сейчас ей было плевать. Что они сделают уже? Свадьбу отменят? Ха!
— Твою мать, — выругалась Мэй про себя на аместрийском и добавила еще парочку слов посерьезнее, для ровного счета. — Жив — и ладно. И хватит с тебя.
Почему возникает любовь? Классические романы учат, что от красоты и хороших манер. Но думается мне, это словно восхищаться родителями своего нареченного и мастерством его учителей; это все равно что восхищаться росписью на лакированной шкатулке, забывая мастера.
Но как дознаться, что ты видишь перед собой: самого ли создателя или просто то, что в шкатулку положили?.. Даже если крышечка откроется. А она ведь открывается не у всякого.
Но разве не всякому охота предстать покрасивее? Разве мы не тратим на это столько времени, что, кажется, уже можно было бы и оценить эти усилия! Нет, и я туда же: покажи мне правду… А если не понравится правда, что будешь делать, Мэй?..
А я иногда думаю: любить красивый образ, сотканный из воздушных облаков, куда лучше, чем настоящего человека. Особенно если этот человек задерживается и неизвестно, вернется ли вовсе…
У Альфонса случился очень деятельный вечер.
Он почти не запомнил, как Эдвард посадил самолет. Небо перекувырнулось, на секунду стало хорошо — слишком хорошо! — видно разноцветные цветы фейерверков. Площадь неожиданно оказалась над головами, моторы зачихали и захлебнулись, все полетело навстречу — и с громким треском чудо вражеской техники врезалось во что-то колышащееся, красное. Только позднее Альфонс понял, что это был приготовленный для императорского выхода помост с алыми занавесками.
Обломком дерева Альфонса ударило по голове, но он почти не обратил на это внимания, потому что почти уверен был: перед тем, как самолет окончательно замер, он услышал крик брата, полный боли. Тут время совершило для него прыжок не в самом хорошем смысле: он отлично помнил эти крики боли по годам их отрочества. К сожалению, выбраться с заднего сиденья он просто так не мог: обломком дерева, тем же, который попал ему по голове, прижало ремни безопасности.