Сколько раз взбиралась она к развалинам собора тринадцатого века в самом сердце леса и предавалась мечтам в заросшем мягкой травой уютном гнездышке, защищенном тремя древними крошащимися стенами. Наружные полуарки уже не поддерживали их, оконные проемы были пусты и служили лишь каменными рамами для вечнозеленых ветвей, белесоватого неба или мерцающих звезд, которые баюкал в своей колыбели белый серп месяца. Кристина часто стояла там, где, по ее предположению, находился алтарь, и пыталась представить себе тех, кто молился, сочетался браком и плакал под парящими церковными сводами: рыцарей в блестящих доспехах и длиннобородых священников, баронесс, увешанных драгоценностями, и сопровождавших их дам, толпившихся позади.
Больше всего ей нравилось приходить сюда, на вершину холма, летней зарей, когда на траве лежит роса и в воздухе разлит аромат влажной земли и сосновой хвои. Любила она и первый тихий день зимы, когда весь мир погружался в дремоту и только что выпавший снег скрадывал неприглядность скошенных желтых полей пшеницы и голых серых ветвей деревьев. Здесь, под густым покровом вечнозеленой хвои, где солнечный свет почти не проникал к прелой лесной подстилке, Кристина чувствовала себя как дома, Исааку же, наверное, было уютно в готическом особняке на другом конце города, где к железным воротам с обеих сторон подступала живая изгородь, а громадные двери обрамлял резной портал с каменными горгульями и изображениями святых.
— А что подумает Луиза Фрайберг? — полюбопытствовала Кристина.
— Понятия не имею! — Исаак пошел рядом с ней. — Какая разница?
Кристина бы принарядилась, знай она заранее, что в то утро он появится в их доме на Шеллергассе и будет молча ожидать на каменных ступенях, пока она закроет огромный кованый засов входной двери. Рыжевато-коричневое шерстяное пальто до щиколоток, которое подарила девушке на Рождество обожаемая ею бабушка, было плотным и теплым, но жесткий воротник и потертые карманы напоминали о том, что его сшили из каретного одеяла.
Теперь, ведя Исаака через лес вниз по холму к яблоневым и грушевым садам, Кристина касалась пуговиц пальто, пробегала пальцами по его борту, чтобы удостовериться, что оно полностью скрывает старенькую одежду, надетую под ним. Сборчатые рукава и прошитый потайным швом подол ее детского платья были коротки, расстегнутый лиф тесно облегал груди, а сине-белая клеточка казалась слишком ребяческой. Серые чулки, поддерживаемые ремешками, пристегнутыми к нижней рубашке, мохнатились бесчисленными катышками и зацепками, оставленными шипастыми кустами и грубой корой деревьев. Но Кристина всегда так одевалась на прогулку, ведь до нынешнего дня она ходила в лес одна. Ей не приходилось беспокоиться о платье, когда она становилась на колени, чтобы сорвать укрытый под влажным папоротником гриб или, ползая по земле, собирала буковые орешки для приготовления растительного масла.
Все в ее семье носили одежду, сшитую из цветных простыней или переделанную из старых вещей. И Кристина никогда не задумывалась об этом, пока не начала работать у Бауэрманов. Большинство девушек и женщин в городе одевались точно так же — в поношенные платья и юбки, накрахмаленные передники с залатанными карманами и высокие башмаки на шнуровке. Но собираясь на работу в дом Исаака, Кристина всегда облачалась в одно из двух воскресных платьев. Эти лучшие свои наряды она приобрела в местной одежной лавке, выменяв их на яйца и козье молоко.
Такая расточительность расстраивала мутти[1] — ее звали Роза, — которая уже десять лет работала у Бауэрманов полный день. Выходные платья предназначались для посещения церкви, негоже надевать их для мытья посуды, стирки белья и чистки серебра. Но Кристина поступала по-своему и не обращала внимания на то, каким строгим взглядом провожала ее мутти, когда она входила в выложенную бежевой плиткой кухню Бауэрманов. Иногда Кристина одалживала платье для работы у своей лучшей подруги Кати, обещая вернуть его незамаранным. Перед тем как отправиться на работу, она всегда тщательно расчесывала белокурые волосы, заплетала их и укладывала «корзинкой». Но когда утром Исаак неожиданно появился на пороге, ее волосы были небрежно собраны в косу, закинутую за спину.