Тем временем Першан уже расстелила желтую скатерть с голубой каемкой и пышной бахромой. Майя и Гызетар принесли посуду и вазы с вареньем.
Самовар величественно стоял на маленьком столике и швырял к потолку клубы пара. Ароматный чай цветом напоминал вино. Гостям с поклонами были разнесены стаканы. Все примолкли.
- Нигде, кроме дома тетушки Сакины, нет такого душистого чая! - сказал неунывающий Наджаф, разглядывая на свет отливающий золотом напиток. - Как же нам было не прийти, тетушка? Наш закадычный друг женился, ввел в дом такую красавицу, а мы в кино отправимся? Как только товарищ Шарафоглу сообщил, мигом собрались!
Рустам вынул изо рта трубку, погладил усы.
- Значит, я был прав, когда говорил о твоей сообразительности? Шарафоглу догадался, а не ты, - с торжеством заметил он. - Вода в кувшине твоя, а закваска моего фронтового друга.
- Клянусь, ты прав, как всегда, дядюшка! - согласился Наджаф. Сообразительности мне не хватает. Впрочем, на этот счет все мы прихрамываем. Я-то, наивный, предполагал, что сам хозяин пригласит: соседи, мол, приятели, сын женился, радость-то какая, пожалуйте к нам!
Как ни привыкли все к шутливым перебранкам Рустама и Наджафа, а на этот раз не рассмеялись: у хозяина дернулась бровь, трубка засипела, словно тоже растерялась, не зная - то ли потухнуть, то ли еще разгореться...
Чтобы выручить отца, Гараш сказал:
- Обычно приглашают посторонних, а мама тебе уже объяснила, что здесь - твой родной дом.
И Першан ехидно заметила:
- А иначе как бы ты здесь появился? Не мог же такой стеснительный, робкий человек, как наш Наджаф, без приглашения потянуть к себе дверь чужого дома.
Все смеялись, даже Рустам улыбнулся в усы, довольный, что дети заступились за него, проучили остряка.
5
Майя почти ничего не слышала, не замечала: ей было так хорошо, что она и смеялась не над шутками Наджафа, а просто потому, что хотелось ликовать, веселиться. Счастье переполняло ее, дыхание сидевшего рядом Гараша казалось таким необходимым для ее собственной жизни, что она поражалась, как могла существовать, раньше без этой, теперь уже единокровной, близости. Ей сразу же понравились друзья Гараша, она была благодарна им за приход, за полные сердечности поздравления: она видела, что счастье друга им дорого так же, как свое счастье. "С такими друзьями хорошо работается и легко живется!" подумала Майя.
Не только месяц назад, но еще вчера ночью, любуясь сиянием и блеском "Слияния вод", она смутно представляла жизнь с Гарашом в доме Рустама-киши, и многое казалось таинственным и неясным, будившим в сердце опасения и тревоги.
А сейчас друзья Гараша преданностью и чистосердечием как бы осветили ей новые пути жизни, и Майя уверенно взглянула в будущее, увидела, что они всегда помогут ей найти дорогу в незнакомой Муганской степи, поддержат, предостерегут от заблуждений.
И Гараш тоже был и польщен и обрадован. "Суди о человеке по его друзьям", - вспомнил он пословицу. Пусть жена оценит верность их дружбы, поймет, какие, люди навестили его в первый же семейный вечер. Они разломят пополам последнюю горбушку хлеба для того, чтобы поделиться с Гарашом; они открыли двери его дома только для того, чтобы умножить радость Гараша; они подставят свои могучие плечи под тяжелую ношу, чтобы Гараш смог передохнуть в пути; они возьмут на свою долю горе, если ему и Майе будет плохо...
Молчал за столом, не смеялся шуткам один Ширзад. Мрачно уставился он в стакан, словно хотел прочитать что-то на дне. О причине его задумчивости знали все, а лучше всех - Першан. Но как раз она-то и капризничала, делала вид, что ей до Ширзада дела нет.
Когда наконец гости и хозяева устали смеяться над пристыженным Наджафом, Шарафоглу внушительно заметил:
- Это тебе наказание за скрытые намеки. Хочешь говорить - говори прямо.
- Ой, товарищ Шарафоглу! - молниеносно приободрившись, сказал Наджаф. - Но в нашем букете-то не только колючки, - благоухающие розы! Как говорится, у курда много недостатков, но склонности воровать нету! Не так ли, дядюшка Рустам? Ты, конечно, со мною согласен? А если согласен, то почему молчишь, почему опять нещадно палишь трубку?
Рустам нехотя улыбнулся.
- В словах ты меня проворнее, старику не угнаться.
И вдруг он вспомнил анонимное письмо и спросил себя: "А не Наджаф ли?" Эта мысль, словно мгновенная вспышка ночной молнии, ослепила Рустама. Он даже зажмурился, протер глаза... Пробормотав, что идет за табаком, он вылез из-за стола, отошел к дверям и оттуда еще раз подозрительно осмотрел беспечно хохочущего Наджафа. "Фу, дьявол, не может этого быть!..." отмахнулся он и вернулся.
Сызмальства Рустаму хлебосольство, гостеприимство представлялись святыней. Велика была его ненависть к людям, делившим хлеб с хозяевами, умильно заглядывавшим им в глаза, а за спиною расставлявшим капканы на дорожке: авось да угодят ночью... По мнению Рустама, можно исправить вора, обманщика, конокрада, но не человека, забывшего законы гостеприимства.
И потому он не поверил, что Наджаф мог пасть так низко, - и письмо отправить, и примчаться вот сейчас с поздравлениями и подарками. И все-таки сомнения не покидали Рустама.
Заметив, как помрачнел хозяин, Наджаф спохватился, что перегнул палку, и решил быть серьезнее.
А Першан, счастливая уже тем, что мгновенно забывала обиды, шепталась с Гызетар, бойко постреливая глазками то в Гараша, то в Ширзада.
Брат погрозил болтушке, сделал сердитое лицо; Ширзад вздохнул - и отвернулся, стакан, чая остывал перед ним.
Майя тоже улыбнулась, любуясь золовкой, подумала, что сияющие молодостью глаза Першан согревают и радуют людей, словно предрассветная звезда муганских небес, возвещающая о приближении дня. Хорошая, чистая душою девушка! Как посчастливилось Майе, что у нее такая золовка! И свекровь, слов нет, чудесная. Говорит мало, а уж если скажет - как рублем подарит, улыбается - и всем понятно, что сердце у Сакины мягкое, любящее, сострадательное. Пуще всего Майя боялась, что пошлет ей судьба ворчливую, вечно всем недовольную, злую свекровь, о каких в сказках сказывают. И весь день Сакина на ногах, минуты не присядет, и хлопочет, и суетится, руки ее непрерывно заняты работой.
Конечно, Гараш неразговорчивостью выдался в мать, а ростом, фигурой, лицом - вылитый отец!
Да, отец его странный. Именно странный. Майя не может пока назвать его ни плохим, ни хорошим. Суждения Рустама-киши порою убедительны, мудры, в них скрыта какая-то прочность, жизненным опытом приобретенная. И все это нравится Майе. А порой Рустам-киши, сам, вероятно, того не замечая, несет такую чепуху, что и слушать стыдно: так и пахнет старорежимными порядками, или, как в институте говорили, "бекско-феодальными пережитками"... И эгоист он, в его манере держаться угадываешь привыкшего к власти человека, будто на всех смертных смотрит свысока: дескать, никто ему не по плечу. Радоваться надо, что Гараш сердцем удался в мать - чуткий, ласковый. И Майю любит верно, страстно. Майя всегда мечтала, чтоб муж был в нее влюблен как сумасшедший. Вот Гараш точь-в-точь такой: его любовь словно низвергающийся с горы водопад! Майе нравится эта безрассудная, сумасшедшая любовь! Майя хотела, чтоб ее возлюбленный был чутким, и угадывал по ее глазам, желания, и покорялся этим желаниям, оставаясь сильным, гордым.
Ее Гараш именно такой!
6
Украдкой от гостей Сакина вызвала мужа в соседнюю комнату.
- Аи, киши, чаем сыт не будешь, сейчас за вино примутся, что готовить на ужин? Барана зарежешь или мне быстренько состряпать чихиртму из курицы?
- Ничего не нужно, - усмехнулся Рустам. - Принеси масла и сыра, свари десяток яиц...
- Странный ты какой-то сегодня, киши, - упрекнула Сакина. - Ну, чего опять насупился? Днем был веселым, милым, а сейчас... Прошу, киши, не омрачай светлый день. И Майю жалко, ведь она по любви к нашему сыну пришла в дом. Пусть и ей будет легко...