- Ладно, ладно, - проворчал Рустам. - Сам зарежу барана, готовь шашлык. Гарашу скажи - пусть петушков прирежет на чихиртму. Такая компания одним блюдом не обойдется. Умно говорили деды: "Назвался Кер-оглу мельником - не жалей зерна для жерновов". - Он помолчал. - Для нас накроешь стол здесь, для вас - в той комнате.
- Не пойму тебя...
- Обычаев не знаешь, что ли? Мужчинам - здесь, женщинам - там. Теперь поняла?
Жена только головой покачала: "Ну-ну... Додумался!" Хотела возразить, но раздумала: "Сам образумится, пока буду стряпать..."
Но Рустаму-киши нелегко было образумиться. В сущности, его самого не так уж беспокоило, где будут сидеть женщины, но что скажут люди? Майя горожанка, приезжая, ведь на нее и обрушится всеобщее осуждение. До сих пор Рустам-киши слыл среди стариков примерным семьянином. Зачем же без нужды нарушать старинные обычаи свадебного стола? Он представил себе возмущенно трясущиеся седые холеные бороды аксакалов, представил и почтенных старушек, нашептывающих прямо в ухо Сакине: "Нельзя, нельзя глумиться над обычаями дедов!..."
Управившись с бараном, он вымыл руки и вернулся к гостям. Три стола, составленные в столовой вплотную друг к другу, были накрыты белоснежными скатертями. Дочь, невестка и Гызетар расставляли приборы, бокалы.
Сбежав по ступенькам, Рустам подошел к жарко пылавшему очагу, на котором стряпала Сакина.
- В мои годы со мною шутки шутить стала? У Наджафа научилась?
Жена осталась спокойной.
- Вот сам, киши - и скажи Гызетар, что она не имеет права сидеть рядом с мужем - секретарем комсомола.
- Мне нет дела до Гызетар, пусть провалится ко всем чертям!
- Обо мне говоришь? Так я даже к людям не выйду. Хочешь, с завтрашнего дня лицо закрою чадрою. А с Першан и невесткой сам разговаривай.
- Побоюсь, что ли? - сказал Рустам и, отшвырнув носком сапога валявшуюся на земле щепку, вернулся в дом.
В столовой Рустам отозвал дочь в сторону и тихо, чтоб гости не услышали, сказал:
- Доченька, надо переставить один стол в соседнюю комнату. Женщины там сядут, а мы, мужчины, здесь останемся. Так будет просторнее...
- Да тут и двадцати гостям места хватит! - наивно ответила Першан. Мы даже лишние приборы поставили, вдруг кто завернет на огонек.
- Ш-ша! - замахал руками перед ее лицом Рустам. - Тише, не ори ты! Гараша позови.
Если у Першан от веселья все в голове кругом шло, то сын сразу понял желание отца и так сжал зубы, что на щеках заиграли желваки.
- Поймите: у женщины на пиру свое место, у мужчины - свое, - убеждал детей Рустам. - Неужели это хорошо, по-вашему, когда пьяный тянется к почтенной женщине, а тем более к девушке, чокается с ней бокалом?
Только теперь Першан наконец все поняла и закрыла ладонями вспыхнувшее от обиды лицо. А Гараш, выпрямившись, глядел прямо в глаза, ему хотелось крикнуть: "В какое время живешь, отец? За тобой же люди идут, ты председатель!" Но произнес он совсем иные слова, и только прерывистое дыхание и покрывшийся каплями пота лоб показывали, как трудно далось ему спокойствие.
- Папа, тут все твои дети...
- Я ничего не имею против них, сынок, но таков обычай. Не нами заведено, не при нас кончится. И на свадьбах и на поминках женщины собираются в отделеной комнате. Разве сам не видел?
- Мало ли я чего видел! Такие обычаи - кандалы... Своими руками Майю в кандалы заковать? А народ что скажет?
- Народу говорить тут нечего, сынок, - вкрадчиво возразил Рустам. Скажи честно, в каком селе, в каком доме, на каком пиршестве женщины сидели рядом с посторонними мужчинами? Не было этого! Приглашали меня большие люди, начальники, за их столом обедал, а женского лица не видел. Когда уходили, краем глаз замечал - у очага во дворе хлопочут. Пусть я отсталый человек, - с торжеством закончил отец, а эти начальники что, тоже отсталые? Обычай, сынок, обычай. У каждого свои обычаи.
- Подлый обычай, - твердо сказал Гараш. - И выдумали его пошляки, которые на чужих жен таращатся, а своим не верят. Кто в мире тебе ближе моей матери? В ее сердце каждая кровинка - твоя, ни одной думы нет, не связанной с тобой. Я за тебя в огонь и в воду пойду, мой долг любить тебя, но я люблю и Майю! Так беззаветно любить тебя, как мама, я уже не могу. И вот ей не найдется места за праздничным столом? Ты унижаешь ее этим священным обычаем!
- Еще что скажешь? - спросил устало Рустам. - Выходит, меня под суд надо отдавать как врага жен ского равноправия...
- Тут корень не в тебе, а в обычаях. Хотя, конечно, и в тебе. Сам же признался, что таких немало и в районе. На словах они за женское равноправие, а в душе прежние феодалы! Жена - личная собственность, вроде козы или овцы. Чадру-то с лица жены скрепя сердце снять пришлось, так на женскую долю набросили чадру обычаев. Такая - еще страшнее. Стыдно мне будет пировать с гостями и не видеть в кругу друзей ни мамы, ни жены, ни Першан! Стыдно думать, что они, как рабыни, могут только возиться у очага...
Рустам даже не рассердился, а удивился, что обычно сговорчивый, покладистый сын заупрямился, не согласился с отцовским желанием. Майя, что ли, так повлияла? И дня не прошло, а уже обработала муженька. Быстренько! Словно в студеный горный ручей, Гараш окунул Рустама в поток бурных, продуманных, прочувствованных слов. Будто заранее знал, что придется сразиться с отцом, - приготовился...
Легче легкого было накричать на сына, гостей прогнать, но Рустам не мог при Шарафоглу дать волю своему необузданному нраву. И так уж неудобно, что он подолгу оставлял друга с молодежью, а сам занимался то хозяйственными делами, то пререканиями с детьми. Закати-ка скандал - не только в районе, в Баку мигом прослышат. Опять посыплются анонимные письма. "А то подметное письмецо Наджаф накатал, сомнений нет. Перевелись благородные люди, никому довериться нельзя!" - подумал он и с горечью сказал:
- Пусть будет по-вашему. Пируйте за одним столом, но мне там делать нечего...
И он, согнувшись, прошел в спальню и, не зажигая света, лег на кровать.
7
- Послушайте, правление вашего семейного колхоза еще не закончило заседать? - спросил, появившись на крыльце, Наджаф. - Шашлык на столе, Майя-ханум и Гызетар принесли чихиртму. Если опоздаете, вам ничего не останется...
- Это от целого барана и пяти петухов не останется? - с притворным ужасом воскликнула Першан.
- Очень просто! Вы меня еще плохо знаете... - Пойдемте же скорее!
Напрасно Рустам беспокоился о Шарафоглу, - тот подсел к Майе и Гызетар, развлекал их разговором. Когда Шарафоглу был в ударе, то умел рассказывать интересно.
- Пеняй на себя, - сказала Гызетар вбежавшей в столовую Першан, - ты много потеряла, не услышав рассказа товарища Шарафоглу.
Ширзад пристроился к книжному шкафу и то ли слушал Шарафоглу, то ли читал. Заслышав голосок Першан, он вздрогнул, захлопнул книгу.
- О чем же он рассказывал? - спросила Першан у Майи, притворяясь, что совсем не замечает Ширзада.
- О прошлом Мугани вспоминал. Да я тебе после расскажу.
- А где же глава семьи? - удивился Шарафоглу, когда Сакина попросила занять его место во главе стола.
- Голова у него разболелась. - Сакина не привыкла лгать и слегка покраснела.
- Так надо врача вызвать, - забеспокоился Шарафоглу, отодвигая стакан.
- Пожалуйста, не тревожьтесь, полежит - и все пройдет. У него часто случаются головные боли. Через полчасика выйдет к столу, - окончательно смутившись, сказала Сакина.
- У меня пирамидон в кармане, сам страдаю головными болями. После контузии начались, - сказал Шарафоглу. - И у Рустама это с войны, понимаю. Вы начинайте, - обратился он к молодежи, - а я друга проведаю...
Шарафоглу прошел в комнату Рустама. Там было темно, и Рустам, когда заскрипела дверь, подумал, что это жена не дает ему покоя, крякнул с досадой, натянув на голову ватное одеяло.
- Что с тобою, друг?
Пришлось откинуть одеяло, приподняться.
- Садись, товарищ Шараф.