После обильного ужина и долгого чаепития Рустам завалился спать, и через минуту от могучего храпа сотрясались перегородки во всем доме.
Сакина убрала со стола и вышла во двор. Было темно, лишь свет от лампы, горевшей в комнате Першан, падал на землю круглым радужным пятном. Вдруг она вздрогнула, увидев под тутовником человека в белой рубахе и парусиновых брюках. Не сразу мать узнала в темноте Гараша.
- Кого ждешь? - сухо спросила Сакина,
- Да я на минутку, у меня еще дело в бригаде, - отведя глаза в сторону, сказал Гараш,
- А у меня есть дело к тебе, садись! - с непривычной Гарашу строгостью сказала Сакина и, повернувшись к веранде, крикнула: - Девушка, неси-ка сюда лампу!
Керосиновую лампу Першан поставила на шаткий столик и хотела скромно удалиться, как полагается воспитанной девице, но мать остановила ее:
- И ты садись, не ребенок, разделяй печали нашего дома, может, и матери поможешь веским словом.
Першан была в белой, длинной, до пят, ночной рубашке, с шалью на плечах. Вскинув голову, она дерзко сказала:
- С таким бессовестным и сидеть рядом не хочу.
Гараш отшатнулся, на его скулах заиграли желваки, но он не стал препираться с сестрой и робко попросил:
- Как-нибудь в другой раз, мама, позволь сейчас уйти.
- Сиди! - повысила голос Сакина. - Когда же мы поговорим? Когда наш дом рухнет?
Неожиданно из темноты послышался озабоченный голос Салмана:
- Гараша не видели? Ух, как хорошо, что застал! Скорей пойдем в правление, приехал товарищ Калантар, серьезный разговор с механизаторами. Он и Рустамакиши хотел поднять с постели, да я отговорил: неудобно, почтенный человек, только что с дороги...
Гараш всегда, даже в присутствии желанной Назназ, испытывал отвращение к Салману, но сейчас тот ему показался ангелом-спасителем, спустившимся с небес.
Сакина не решилась задерживать сына, и Гараш поспешил к воротам.
На темной улице Салман обнял его и шепнул, что братец Калантар, утомленный дневными разъездами по колхозам, дожидается их в садике у Салмана, а Назназ хлопочет у очага...
Гараш знал, что друзья Салмана, как на подбор, люди нечистоплотные, корыстолюбивые, но сейчас не хотелось задумываться, почему Салман называл председателя исполкома "Калантар-лелешем", то есть подчеркивал этим степень крайней с ним близости. От матери и сестры Гараш скрылся, объяснения не состоялось, значит, можно до утра ни о чем не думать, не мучиться...
Под шатром ветвистого тутовника Ярмамед полотенцем отгонял мошкару, роившуюся вокруг висевшей на суку лампы.
- Добро пожаловать, проходи, проходи, - приветствовал он Гараша, смахнул полотенцем пыль со стула, подвинул вошедшему. - Сейчас и Калантар-лелеш подойдет, умывается... Клянусь богом, будь у меня сто жизней, не пожалел бы отдать за него! - Ярмамед дунул на жужжавшего у самого носа Гараша жука: - У-у-у, проклятый, привязался тут...
- За кого это ты ста жизней не пожалеешь? - смеясь, спросил Калантар, выступая из темноты. Засученные по локоть рукава открывали мясистые белые руки, а расстегнутый ворот - безволосую пухлую грудь. Лицо его с черными выпуклыми глазами и сросшимися на переносице мохнатыми бровями было красиво, но Калантара уродовали коротенькие ножки и отвисший живот. Он поддерживал под локоток красавицу Назназ, нарядившуюся в пестрый халат.
Ярмамед бережно снял с плеча Калантара мокрое полотенце.
- Если б ты сказал: девяносто девять жизней не пожалеешь, я бы поверил, - продолжал Калантар. - Чужих, конечно! А вот насчет сотой, собственной, сомневаюсь, - и гулко расхохотался, довольный своим остроумием. Он ни разу не намекнул Ярмамеду на разговор у Аслана: считал, что полезно поддерживать на всякий случай хорошие отношения с таким услужливым, готовым на любую подлость негодяем.
Развязные остроты Калантара не понравились Гарашу, а когда тот спросил его: "Как поживаешь, потомок Рустама-киши?" - парень и вовсе насупился, промолчал.
Но Калантар и не ждал от него ответа: бросать небрежным тоном вопросы, перескакивать в разговоре с предмета на предмет, гулко хохотать над собственными шутками он считал свойством высокопоставленных лиц, недоступным простым людям.
- Я слышал, что Рустамовы мастерски играют в нарды, - сказал Калантар. - Проверим, проверим...
Ярмамед со всех ног бросился в дом за нардами, а председатель, даже не поинтересовавшись, хочет ли играть с ним Гараш, занялся Назназ, усадил ее рядом с собою, обнял ее талию.
- Ты не озябнешь, душа моя, вечер-то прохладный? "Неужели этот коротышка ей нравится?" - подумал Гараш, с мучительным недоумением глядя на Назназ, которая положила голову на плечо гостя.
Когда принесли нарды, Калантар скомандовал:
- Начинай, тракторист!
- Да я не умею, - ответил Гараш.
- Врет, врет! - взвизгнула Назназ. - А сколько раз у меня выигрывал "марсом"?
Калантар не стал настаивать, отмахнулся от Гараша, как от липнувшей к лицу мошки.
- Тогда вылезай из-за стола, была бы честь предложена. Ярмамед, на коня!..
- Осмелюсь ли помериться с вами, лелеш? - взмолился Ярмамед, но тотчас же подсел, взяв кости.
Назназ смеялась, подзадоривала обоих игроков, а Калантар играл с молниеносной быстротой и восхищался каждым своим ходом. Гараш видел, что председатель исполкома играл глупо, необдуманно, однако Ярмамед, славившийся на всю округу мастерством, в два счета получил "марс".
Калантар догадался, что ему подыграли, но не подал виду. Он привык всегда оставаться победителем, всю жизнь снимал сливки с молока. На пост председателя его выдвинули также случайно: кто-то порекомендовал, а кто-то поленился даже побеседовать с ним, приглядеться... При обсуждении серьезных хозяйственных вопросов он не высказывал своего мнения, а ограничивался неопределенными восклицаниями: "Ага! Разумеется! Какие могут быть сомнения?" На всех заседаниях он голосовал "за", а если оставался в меньшинстве, тотчас кричал во весь голос, что его ввели в заблуждение. Калантара даже был аттестат об окончании педагогического института, но грамотно писать ни по-азербайджански, ни по-русски он не умел и не подписывал ни одной бумаги, раньше чем ее не визировал его заместитель.
Насладившись смущением поверженного в прах Ярмамеда и льстивыми похвалами Назназ, Калантар захотел сразиться с Салманом, который куда-то исчез. Гараш уже не раз замечал за ним эту привычку: когда появляются гости, взваливать все хлопоты на сестру, а самому хорониться в темном углу.
Наконец нашли Салмана, он стал играть и, конечно, через несколько минут признал себя побежденным, с досадой швырнул кости, даже выругался.
- Теперь сыграем с тобой, красотка?
Назназ не чинилась, потянулась к "зарам", но тут Гараш не вытерпел, вышел из темноты.
- Ага, тракторист набрался мужества! - засмеялся Калантар. - Внимание, внимание, бросаем... У меня пять.
- Скажи-ка, товарищ, какое у тебя дело к механизаторам, и я пойду! произнес дрожащим от злости голосом Гараш.
- Подумать только, он даже шуток не понимает! - воскликнула Назназ.
- Что с тобою, парень, успокойся! - Салман вскочил, словно его пружиной подбросило, попытался обнять Гараша.
Зато Калантар обиделся.
- Чего он петушится? Не хочешь - не играй, уходи на свою завалинку. Не очень-то кичись. Одним постановлением могу сбросить твоего папашу с председательского места. Преемники найдутся.
В бешенстве, не сознавая, что он делает, Гараш схватил "зары" и швырнул их в самодовольное лицо Калан-тара.
- Дикарь! - взвизгнула Назназ, а Калантар от неожиданности пошатнулся, ухватил ее за локоть и потянул на себя. Падая в его объятия, хозяйка продолжала пронзительно кричать: - Хам! Деревенщина!
Но Гараш уже ничего не слышал. Человек, одежда которого объята пламенем, убегает сам от себя... И Гараш в эту минуту убегал в темную, глухую степь, чтобы спастись от самого себя, от угрызений совести, от стыда.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Заросший густой травой арык зеленой каймой обрамлял хлопковые поля. Вода журчала, напоминая людям, что арык жив. Ширзад, остановившись на берегу, с наслаждением прислушивался к говорку ручья.