Кусты хлопчатника поднялись уже на две пяди, обросли листвой. Вдалеке работал трактор, позади него шли женщины в пестрых платках и подрубали кетменями уцелевшие сорняки. У арыка девушка в соломенной шляпе с зеленой лентой смешивала минеральные удобрения с навозом и бросала эту смесь в воду, текущую на поля.
Это была Першан.
- Не знать бы тебе усталости, - пожелал Ширзад, подходя к ней.
Першан даже не оглянулась: то ли постеснялась, что голые руки до локтей замазаны навозом, то ли увлеклась работой.
- Что ты сказал?
- Сказал: "Будь счастлива".
- Умнее ничего не смог придумать?... - пробормотала девушка.
Перепрыгнув через арык, парень поднял лежавшую на земле лопату и начал швырять навоз в воду. Тут упрямая Першан не выдержала, глаза ее сверкнули: вырвав у Ширзада лопату, она с силой бросила ее.
- Товарищ бригадир, занимайся-ка своим делом. Мне что-то не хочется делить с тобой трудодни.
- Я только хочу тебя научить, как мельчить навоз.
- Давным-давно научилась. Не беспокойся. А если делать нечего, бери кетмень да помогай женщинам, у них, наверно, поясница разламывается от усталости, - сердито отрезала девушка.
Ширзад прищурился и увидел там, где кривыми рядками торчали реденькие чахлые кустики хлопчатника, Гызетар, яростно взмахивующую кетменем.
- Пожалела подругу? У нее муж механизатор, пусть и старается избавить жену от кетменя.
- А твое дело сторона? - Першан презрительно рассмеялась. - Чего торчишь, как тополь? Есть свободное время - так спой песенку или почитай стихи, - все веселее на душе станет.
Она непрерывно подмешивала навоз в воду, текущую из арыка на низко лежавшее поле, но эта однообразная работа нисколько не успокаивала ее. Ширзад расположился в сторонке, на берегу арыка, и, любуясь девушкой, думал, что в груди Першан бьется доброе материнское сердце, а характер отцовский - упрямый, твердый, непреклонный. Если такая полюбит, так на всю жизнь. Навсегда останется верной - и в разлуке и в бедах...
- Что это ты по веселью истосковалась? Плохо живется, что ли? спросил он мягким дружеским тоном.
Першан фыркнула, спустилась к арыку, вымыла руки и сказала тоскливым голосом:
- Гараш нас опозорил, вот горе. Мать ночи напролет глаз не смыкает. Не поверишь, она Майю полюбила сильнее, чем меня. - И неожиданно резко закончила: - Вот и доверяйся этим мужчинам!
- Не все же одинаковые...
- Мой Гараш лучше всех, честнее, благороднее, - крикнула Першан. - А если и он так обошелся с женой, чего же с других-то спрашивать?
Ширзад понял, что защищать сейчас честь мужского пола и невыгодно и бесполезно. Он мог бы сказать, что любит Першан, что дышать на нее боится, что она всегда для него останется самой красивой, самой желанной, но промолчал, поднялся, поглядел на степь. Трактор уже остановился; женщины, положив, словно винтовки, кетмени на плечи, потянулись гуськом к полевому стану.
- Убирайся с глаз моих куда хочешь, а мне пора завтракать, - сказала Першан, поправила выбившиеся из-под косынки кудри, стряхнула пыль с платья и пошла, но за арыком неожиданно остановилась и, не глядя на Ширзада, позвала: - Пойдем. Хватит голодным по солнцепеку мотаться, накормим, чем бог послал...
В полевом стане было шумно: женщины расстелили на прохладной, обдуваемой ветерком веранде принесенные из дому скатерти, разложили горками чуреки, яйца, масло, сыр. Першан и бригадира встретили веселыми шутками, смехом.
Тетушка Телли, похожая в своих сборчатых юбках на гигантский кочан капусты, облупливая с яйца скорлупу, вдруг воскликнула:
- Соль-то забыли! Дай-ка, голубушка, - попросила она Гызетар.
- Аи, тетушка, что с твоей памятью сделалось? Выдвинули звеньевой, а ты опростоволосилась, - засмеялась Першан.
- А я завернула память в платок, чтобы подарить одному человеку, забывшему о семейном долге, - с милой улыбкой ответила Телли.
Все сразу притихли: Гараш завтракал в соседней комнате, а двери были распахнуты настежь...
Першан отдернула протянутую к чуреку руку. Как она ни была зла на брата, а при народе сочла нужным заступиться:
- Аи, тетушка, каким сладким был твой язычок, когда ты распевала баяты. А теперь с твоих уст срываются горькие, как перец, слова.
- А сладкий язык я тебе дарю, доченька, пользуйся... Ты же всех оправдываешь, горькой правды в лицо никому не говоришь...
В разговор вмешалась полная женщина, с мускулистыми, как у циркового борца, руками.
- Видела вчера на поливе вашу невестку. Пожелтела, бедняжка, как осенний лист. Не больна ли?
- Словно луну в рамазан, ее и не видно, - подхватила соседка. - Или совсем переселилась в "Красное знамя"?
- Там председатель добрее! - ехидно вставила какая-то девушка, прячась, за спины соседок.
На щеках Першан вспыхивали и исчезали багровые пятна. Сжалившись над подругой, Гызетар строго сказала:
- Распустили языки-то! Стыда нету. А если, у Майи такая работа? Будто не слышали, что у Кара Керемоглу земля засолонилась? Несколько гектаров. Ведь это такая беда!... Лучше бы рассказали заместителю председателя о своих нуждах. - И она кивнула на подъехавшего на гнедом жеребце Салмана.
Тот спешился, отдал поводья сторожу и молодцеватой походкой вошел на веранду, пожелал собравшимся приятного аппетита.
- Спасибо! - ответила за всех Гызетар. - Милости просим к нашему столу, да вот беда, горяченького ничего нет. Мы-то все лето так, а тебе с непривычки кусок в горло не полезет...
"Вот проклятая баба! Похуже тетушки Телли", - поморщился Салман, но нашелся, указал на Ширзада, который сидел рядом с Першан, брал масло и чуреки с ее скатерти: на веранде было тесно, они сидели, почти прижавшись друг к другу. Салмана так и передернуло, но он не выдал себя, улыбнулся и повторил:
- Вы с парторга спрашивайте. Это его первейший долг - заботиться о людях. А мне бы со стройкой Дома культуры да с электричеством управиться.
Гараш, услышав голос Салмана, вышел из комнаты и направился к своему трактору.
- Да, на полевых станах пора бы готовить горячие обеды, - согласился Ширзад. - Конечно, я в этом виноват, не отрицаю. Взвалили мы на плечи наших женщин и девушек такую ношу, что диву даешься, как они держатся до сих пор...
Першан с удивлением почувствовала, что ей трудно дышать от ненависти к Салману. Все было в нем ей отвратительно: и учтивая улыбочка, и вкрадчивый, льющийся, как струя вина из кувшина, голос, и полевая офицерская сумка, переброшенная через плечо, и безграничная самоуверенность. Нарочно, чтобы позлить его, она вложила в руки оторопевшего Ширзада облупленное, уже посоленное яйцо, кусок намазанного маслом чурека.
- Питайся, питайся, без матери-то совсем отощал, - сказала Першан с той грубостью, с какой деревенские девушки при посторонних говорят с любимыми. - На Салмана надеяться - ноги протянешь... Чего только в нашем колхозе нету: и мясо, и зелень, и овощи, и масло... Тарелка супа обошлась бы, самое дорогое, копеек в шестьдесят, а то и в полтинник. Деньги бы можно вычитать в конце месяца из аванса на трудодни. Вот как все просто.
Со всех сторон послышались одобрительные возгласы:
- Правильно!
- Ценное предложение!
- Обещай, Салман, что сделаешь!
Тот с невозмутимым видом поклонился.
- По твоим речам, ханум, тебя можно принять за члена ревизионной комиссии. Зимою, во время выборов, я выдвину твою кандидатуру в депутаты райсовета... А горячие обеды будут, непременно будут, - неожиданно заключил он. - Через два дня, завтра не успеем.
По проселочной дороге шла легковая машина, плавно колыхаясь на ухабах, расшвыривая в кусты клубы пыли. Салман, узнав "победу" Рустама, решил срочно отправиться на участок тетушки Телли.
Там он стал прохаживаться в междурядьях, отдавать распоряжения, словом, был полностью поглощен работой.