Женщины рыхлили кетменями почву вокруг низкорослых, хилых кустов хлопчатника, вырывали сорняки. Работали споро, слаженно, но молча: посевы были так плохи, что у всех сердце изболелось.
- Медленно, медленно дела идут, - еще издали с не довольным видом сказал Рустам. - Пошевеливаться надо. Кустики слабые, не подкормлены.
В голосе Рустама слышалось что-то непривычное, чувствовалась усталость, но упрек его был несправедлив, и тетушка Телли не стерпела.
- Из кожи лезем, стараемся, а теперь мы же виноваты? Спасибо, дядюшка... Не твоего ли любимчика Немого Гусейна участок? Не я ли тебя останавливала, убеждала, что твой подхалим губит семена? А сейчас ты ухватился за мой воротник.
Председатель снял папаху, вытер платком разгоряченное лицо.
- Ну и скандалистка же ты! - упрекнул он.
Подошедший Ширзад ударил носком сапога по земле, покрытой залубеневшей коркой, сказал, что действительно звену тетушки Телли участок достался тяжелый, но если поливать водой с навозной жижей, то кусты выживут, окрепнут.
- Поняла? - пренебрежительно спросил Рустам.
- Я-то поняла, а вот понял ли ты, что уже руки отваливаются от кетменя? - завопила тетушка Телли. - Где машины, которыми набит двор МТС, где?
Председатель подергал ус, с трудом удержавшись, чтобы не выругаться, и молча направился к машине.
2
Вечерело, небо было уже не светло-синим, а темно-зеленым, словно отражало созревающие поля и сады. На западе глубокими бороздами пролегли багровые полосы заката.
По извилистой тропинке в высокой пшенице шагал Ширзад. Весь день он провел на бахчах, огородах, кукурузных делянках. Радостно было ему видеть, как тучнеют, наливаются соками плоды и злаки, но почему-то чувства удовлетворения не было. На каждом участке он находил следы небрежной работы. Видно, надеялись люди, что муганская земля и муганское солнце выручат. Они и правда выручают до поры до времени, однако в колхозе есть излишек рабочей силы, машинный парк МТС полностью не загружен, бригадиры часто не соблюдают агротехнические правила. Радоваться-то, в сущности, нечему.
Тропинка выбежала из ярового клина, нырнула в заросли сирканов, запахло пылью от пролегавшей неподалеку проселочной дороги; Ширзад шел все медленнее. Только теперь, когда мать вернулась домой из района, Ширзад понял, как не хватало в эти дни ее заботы. Тетушка Сакина была внимательна, а все же чужой человек, чужие руки... Вдруг почему-то часто-часто забилось сердце, будто от запаха мяты, растущей по берегам арыка. Полно, да только ли по матери он скучал, к ней ли теперь стремился? Вполголоса, очень тихо, будто боясь, что подслушают, он запел баяты, а через минуту незаметно увлекся, пел громче и громче, и равномерно колыхавшиеся пшеничные нивы примолкли, очарованные мелодией Кесмя-шикяста:
Друг, наполни чашу для вина,
Дай наполним чашу для вина,
Хочешь другом быть - будь добрым другом,
А не хочешь - ссора быть должна!
Внезапно кто-то, выпрыгнув из кустарника, схватил Ширзада за плечи, резко потянул назад, крикнул: "Гоп!" Нежный запах полевых цветов, жаркое дыхание, коснувшееся его шеи, звонкий смех - все подсказало ему, кто это подкрался. Не сопротивляясь, будто падая, он пригнулся, схватил в объятия и поднял Першан.
Венок, сплетенный из маков, охватывал ее шею, на полях соломенной шляпы краснели цветы.
Обессиленная, будто изнемогшая от усталости, она лежала на его руках.
Вдали послышался автомобильный гудок, и Першан вздрогнула. Ширзад бережно поставил девушку на землю. Поправив платье, шляпу, Першан перевела дыхание, прищурилась.
- Испугался?
- Чего мне бояться? Весь вечер ждал какого-то чуда.
- Не ври, не ври, не ври! - крикнула девушка, а когда Ширзад попытался обнять, отстранилась.
- Да подожди, - с мольбой сказал Ширзад.
Но девушка, перебежав дорогу, помчалась вниз по склону оврага. Ширзад кинулся вслед...
За поворотом дороги стояла запыленная "победа". Рустам отдавал Салману последние распоряжения: велел ночевать в полевом стане, а не являться туда в полдень, как это случалось не раз. Конечно, Салману не очень-то хотелось ворочаться всю ночь на жестком топчане, но он смекнул, что можно удрать на ферму к Немому Гусейну...
Проводив задумчивым взглядом мелькнувших, словно тени, дочку и Ширзада, Рустам сказал:
- Нет, стукнуло девице шестнадцать лет, выдавай ее за первого попавшегося сукиного сына.
Салман даже завертелся от радости, но, боясь, рассердить Рустама, повел речь издалека:
- Ох, дядюшка, ведь, кроме любимой сестрички, у меня на свете никого нет.
- А что же из этого следует?
Стыдливо опустив глаза, вздыхая, будто от нахлынувшей сердечной боли, Салман прошептал, что мечтает стать любящим сыном Рустама, будет дочку его носить на руках, покоит старость почтенных родителей.
От Рустама можно было всего ожидать: не только обругает, кулаки пустит в ход. Благоразумный Салман на всякий случай отошел в сторону. Однако Рустам слушал хладнокровно. Он сравнивал двух игитов: Ширзад упрям, родному отцу не уступит, а став парторгом, парень и вовсе взбесился. Породниться с таким неуступчивым человеком - все равно что бросить родную дочь в пламя, Салман - мягкий, покорный, знает свое место в жизни, умеет и старших уважить, и потребовать с подчиненных. Он станет слугою Першан и Рустама. Но не скажут ли злопыхатели, что Рустам-киши превратил колхоз в наследственное имение, посадив зятя заместителем? Что ж, можно перевести его на другую работу. А что страшного, если зять останется на прежнем посту? На крикунов и демагогов все равно не угодишь...
- Ну, а ты рассчитываешь на ее согласие? - спросил с неожиданной мягкостью Рустам.
- Господи, да мне только бы ваше согласие получить, - ответил Салман и сам удивился своей решительности.
Рустам опять задумался.
- Ты все взвесил или шальная мысль только сейчас залетела в голову? Смотри, если через месяц заставишь ее слезы лить, можешь считать себя покойником. Такого я не потерплю.
- Что ты говоришь, дядюшка? Будто первый день меня видишь? Слышал ли худое слово обо мне? Ты отец, ты покровитель, рабом твоей дочери стану.
- Нет, сынок, так не получится, - вдруг огорчил Салмана переменчивый Рустам. - За мужчину, который рабом будет у жены, ломаного гроша не дам. Цени жену, береги, но оставайся хозяином, владыкой.
- Да я о том и говорю, дядюшка, - воскликнул парень, прижимая руки к груди. - Твоим рабом буду, это я растерялся, - объяснил он свою оплошность, - вот и болтаю, что попало...
Рустам, погрузившись в глубокое раздумье, дергал левый ус, а Салман безмолвно шевелил губами.
- Ладно, присылай сватов, обручим, а осенью и в дом к себе введешь, сказал Рустам и, не слушая благодарностей, полез в машину.
3
Майя никому не рассказывала о своем горе, не жаловалась на судьбу, не роптала. У нее хватило мужества улыбаться, со всеми держаться ровно и спокойно. Но, оставаясь одна, она не сдерживала рыданий. По ночам ее преследовали мучительные сны: первые встречи с Гарашом, приезд на Мугань все представлялось как наяву.
И, проснувшись, Майя тихо, почти беззвучно плакала, прикрывшись ватным одеялом, чтоб не услышала Зейнаб...
А Зейнаб, приютившая Майю в своем доме, все знала, да помалкивала. Она сама прошла дорогу безнадежного горя и понимала, как страшно остаться наедине с бедою. Но знала она и другое, и этому научил ее Кара Керемоглу: лишь в труде можно найти утешение, ласковыми словами чужое горе не избудешь.
Как-то раз, вернувшись с поля, Зейнаб застала Майю в слезах ничком на тахте.
- Да ты что, ни свет ни заря спать улеглась? - весело спросила она, а у самой сердце сжалось, - Пойдем в огород, поможешь грядки полить.
Майя быстро вскочила, смущенно засмеялась.
На огороде до сумерек они пололи и поливали овощи, а потом Зейнаб велела Майе нарвать луку, кресс-салату, кинцы, огурцов, редиски и приготовить ужин.
- Ловко работаешь! - похвалила она. - Можно подумать - потомственная крестьянка. Надо мяты набрать, от нее так хорошо за столом пахнет... Рагим, ужинать!