Даже не знаю, боюсь ли я или просто волнуюсь, потому что всем хорошо известно: если Джимми послал за тобой, это дело чрезвычайной важности. К тому же мне предстоит встреча с легендой моей юности. Старик Дьюи, Джимми Прайс, Тайлеры, Безумный Ларри Флинн, парни Арчера, семейство О’Мара – семеро братьев и пятеро сестер, причем девчонки такие же чокнутые, как и парни, и, разумеется, клан нашего Кларки, – когда мы еще ходили пешком под стол, все они были столь же знамениты, как королевские семьи Европы. Их вражда и бесконечные размолвки, примирения и договоры, брачные союзы и громкие разводы, мифы и легенды, скандалы и побеги, предательства и измены – все эти события, словно шекспировские страсти, волновали наши детские души. Мы играли в «очко» в загаженных подъездах, в холодных подворотнях курили «бычки». Информацию получали с чужих слов, со слухов, с испорченного телефона. Разумеется, она была местами искажена, местами преувеличена. Немалой честью считалось, если случалось наткнуться на кого-то из «шестерок» больших боссов. Если бы было возможно, мы коллекционировали бы вкладыши с их изображениями.
– Что ты думаешь о Джимми Прайсе, Морт?
– Ты уже тысячу раз задавал мне этот вопрос.
– И ты так ни разу и не ответил на него.
– Он знаток своего дела.
– А точнее?
– Он отлично справляется со своей работой.
– Очень дипломатично, мистер Мортимер.
– Стараюсь.
– Я спрашиваю, нравится ли тебе этот тип?
– Думаю, такие, как Джимми, имеют иное предназначение. Они для любви не созданы.
– Знаю.
– Тогда почему спрашиваешь?
– Минутное помутнение сознания, Морти. Не знаю, что на меня нашло.
Он глубоко вздыхает и закатывает глаза.
– Я отвечу тебе. Нет, мне не нравится Джим. Но я, мать его, уважаю этого ублюдка.
– Не пойми меня неправильно, Морт, но ты боишься его?
– Я все понимаю правильно. Нет, я его не боюсь. Я вообще никого не боюсь. Что они могут мне сделать? Замочить и только-то.
Только-то.
– Но ты ведь уважаешь парня?
– Ага, за то, что он не позволил империи развалиться после того, как крякнул старик. Иначе все растащили бы по кирпичику. Все-таки Дьюи оставил после себя тяжелое наследство.
– Мне говорили.
– Джимми все уладил. Только пойми меня верно. Это совершенно не значит, что я с радостью провел бы свой отпуск с Джимми где-нибудь в тепленьком местечке. Между нами, мы тут – единственные реальные парни. А он временами ведет себя как недоверчивый и задиристый недоумок. Еще раз повторюсь: нет, мне совсем не нравится этот тип.
– Он нечист на руку?
– Как можно называть кого-то нечистым на руку в нашей-то игре? Здесь все такие. Он любит эти дурацкие игры разума, любит указать людям, в чьих гребаных руках власть, кто здесь, мать его, босс. Если у кого-то есть уязвимое место, Джимми сразу же это учует. У него нюх, как у ищейки.
– И пойдет по следу.
– Точно, черт подери. Этот парень подмял законников. Ему больше подойдет слово «хваткий». Уж никак не «нечистый на руку». Но если ему кто не нравится, тому несдобровать.
– Значит, ты знаешь, чего от него ждать. Морти смеется.
– Разве я это говорил? Нет, ты меня плохо слушал, дружище, Никогда не знаешь, чего можно ожидать, когда имеешь дело с такой скользкой личностью, как Джимми.
– Спасибо, что предупредил.
– Да ничего с тобой не случится. Ты ведь у нас талант, причем каких мало. Джимми не садится за стол с кем попало. Что плохого может с тобой произойти? Разве что он прикажет тебя убрать.
И Морти рассмеялся над своей остротой.
– Иногда, мистер Мортимер, твои слова так воодушевляют.
– Причем сделать это очень медленно, – Морти явно нравится его шутка. – Как в песне поется: «Ни о чем не волнуйся, мама». Знаешь, ты иногда слишком серьезно относишься к словам.
– Работа у меня такая.
Мы проезжаем по улице Хакни.
– Морт, это дорога на Эппинг?
– Должно быть. Потому что другой я не знаю. Субботний день. Все магазины забиты покупателями.
– Видишь то здание? Магазин ковров? Ну, вон там. Большой такой. – Морти показывает на огромное закопченное здание через дорогу, на вид нечто среднее между тюрьмой и церковью, фасад которого полностью залеплен кричащими постерами, обещающими скидки, уникальные предложения и оптовые цены.
– Ну вижу. И что в нем особенного?
– Когда-то там располагался работный дом.
– Очень похоже.
– А потом в нем расположили что-то вроде общежития или интерната для тех, кому досталось во время войны. Первой мировой, не последней. Там поселили не искалеченных или раненых людей, а тех, у кого повредило голову. Но только не физически. Понимаешь, о чем я? Людей, кому отстрелило рассудок. Такая вот херня… Мой прадед отхватил кусок того пирога.
– Да что ты говоришь? Он воевал?
– Да уж, поучаствовал в этой долбаной войне. Он записался в армию в Вест-Индии, наврал про свой возраст. Он у меня был большой выдумщик. Хотя им было на это глубоко наплевать.
– Сколько ж ему было?
– Пятнадцать с половиной. Но на самом деле он выглядел старше.
– Ему так хотелось.
– Прадед закончил жизнь в этом самом доме. Военные прозвали его Айпрес-Уайперс. Предок нахлебался такого дерьма, когда немцы обработали их из пушек. Только то не были пушки в нашем понимании. Их перевозили на поездах. Двадцать немецких ублюдков заряжали эти гребаные хреновины снарядами весом около тонны. Вот такая, мать ее, тяжелая артиллерия. А офицеры, эти маменькины сынки, и ногой не ступали в сторону фронта, потому как боялись замарать свои вонючие мундиры.
– Вот уроды!
– В общем, здоровенная хреновина угодила прямиком в блиндаж, где находился прадед. Прямое попадание. Он и его приятели оказались погребенными заживо. Потом выяснилось, что он провел под обломками целые сутки, прежде чем его откопали. Его вытащили на поверхность в полном сознании. То есть по сравнению со своими товарищами, которых разорвало на куски, он находился в сознании. Повсюду валялись руки, ноги, какие-то неопознаваемые куски плоти, и он сам был весь в крови, мозгах и других фрагментах тел.
– А он находился посреди всего этого дерьма?
– По-моему, у него ни хрена не оставалось другого выбора.
– И сознания?
– Да. Очнулся прадед в Брайтонском павильоне только спустя две недели. Тебе приходилось видеть Брайтонский павильон?
– Что-то не припомню.
– Если бы ты его видел, то вспомнил бы. Чертовски похож на Тадж-Махал. Только располагается в Брайтоне. У него длинные веретенообразные башни и своды, по форме напоминающие орех. И снаружи, и внутри – полная катастрофа: безумные, украшенные золотом стены с войлочно-шерстяными обоями, как в индийских, воняющих карри ресторанчиках. Но прадеду казалось, что он во дворце, потому что мой предок родился и вырос в глуши на каком-то маленьком островке. Потом он подумал: «Погодите, может, я уже умер, а это и есть рай?» Его охватила паника. Потом выяснилось, что помещение приспособили под госпиталь для индийских войск. В спешке и суматохе прадеда зарегистрировали как индийского солдата и на корабле переправили в Брайтон.
– Что же с ним было?
– Обе ноги переломаны, какая-то огромная повязка на башке. Врачи сказали, что там ничего не повреждено, однако с тех пор прадед окончательно съехал с катушек. Потерял связь с реальным миром, совершенно позабыл всю ересь про королевство и государство. Как будто в его голове что-то перевернулось, что-то замкнуло. Это точно. Он уже никогда не был таким, как прежде. Да и чему тут удивляться.
– Да уж. Попробуй посиди сутки в крови и мозгах своих приятелей.
– Все шестьдесят лет с того момента прадед производил разрушения везде, где появлялся. Он просыпался от собственного крика. Ему казалось, что он опять погребен заживо. И знаешь, что я тебе скажу: это был крик безумца. Бедолага жадно хватал воздух ртом, словно задыхался. И такая херня повторялась снова и снова.
– Посттравматический стресс. Так, кажется, это тогда называли. Черт, ему могли бы назначить лечение. Старик отсудил бы кругленькую сумму или, может, военную пенсию.
– Справедливо. Могли бы дать ему и орден. Но происходило все в те времена, когда люди считали, что называть чернокожего «негром» или «черножопым» – уже само по себе вежливо с их стороны.