Их с Кротовым расселили по разным этажам. Виктор Александрович проинспектировал свой одноместный номер и остался доволен: чисто, светло, добротная мебель, удобная сантехника. Правда, комната могла быть и просторнее, отметил он, и спустился на лифте в вестибюль, где уже ждали гостей директор нефтехимкомбината Владимир Юдин и тобольский мэр Сергей Белкин. Директор комбината держался хозяином, да он во многом и был хозяином в Тобольске, «замкнутом» целиком и полностью на крупнейший юдинский комплекс. Слесаренко приходилось слышать о трениях между директором и мэром, но это было обычным делом для многих северных городов, где городская власть мало что значила без поддержки и влияния местных нефтегазовых «генералов».
Пока Кульчихин представлял Юдину приехавших, Виктор Александрович подошел к Белкину и подчеркнуто вежливо поздоровался с ним.
— Очень рад вас видеть, Сергей Николаевич.
Опытный Кульчихин моментально развернулся в его сторону:
— … и наш руководитель, заместитель председателя Тюменской городской Думы Виктор Александрович Слесаренко.
— Мы знакомы, — сказал Юдин. — Правда, заочно. Впервые у нас, не так ли?
— Да, впервые, — согласился Слесаренко и отметил про себя хорошую информационную подготовку директорской команды. Тем более что слесаренковский пост ровным счетом ничего не значил для «генерала» и депутата областной Думы Юдина, вращавшегося в кругах куда более высоких, но тем не менее не поленившегося «просчитать» тюменского гостя, пусть и второразрядного в областной иерархии.
— К нам надо летом приезжать, — с улыбкой посетовал директор. — Правильно я говорю, Сергей Николаевич? Летом у нас красота!..
Они сели в автобус и поехали на комбинат, где бродили по цехам, а потом заседали до четырех часов дня, заглушая голод бесконечным чаем в директорском кабинете. С каждым часом Виктор Александрович все больше убеждался, как далеки в своих запросах и возможностях нефтехимкомбинат и тюменские заводы, роковым дтя области образом разнесенные в свое время чьей-то волей или недомыслием по разным полюсам индустрии. Объективно получалось так, что Север сегодня действительно мало нуждался в Тюмени как промышленной и научной базе, и уж вовсе никак не хотел видеть в ней командующую «столицу». Виктор Александрович полагал это неправильным и ненормальным, но хорошо представлял себе, как непросто и нескоро север и юг области развернутся навстречу друг другу, и все-таки верил, что это обязательно произойдет, потому что сам был северянином со стажем, и слово «Тюмень» по-прежнему означало для него территорию от Карского моря до Казахстана, а не только город на берегу реки Туры, где осели «ненавистные и ненужные северянам чиновники-прилипалы», — вспомнил он хлесткую фразу из окружной газеты.
После быстрого обеда в комбинатской столовой их повезли на экскурсию по городу, и Виктор Александрович, пораженный красотой Тобольского кремля, дал себе слово приехать сюда летом всей семьей на выходные.
Они еще побродили по заснеженному местному кладбищу, где лежали декабристы и прочие известные люди, после чего, уже в сумерках, вернулись в гостиницу.
Был ужин — добротный, но без кулинарных выкрутасов. Хозяева благодарили гостей за визит и внимание к их проблемам, гости — банкиры и заводчики — хвалили хозяев за прием и провозглашали тосты за взаимовыгодное сотрудничество. Представители прессы, подобрев от выпитого, отдавали должное и тем, и другим за благородные попытки найти совместный выход из рыночного лабиринта. И только непьющий редактор «Сибирского посада» Князев хмыкал и делал ироничное лицо.
Честно говоря, Слесаренко мог бы согласиться с Князевым: в конкретном плане директорско-банкирский марш-бросок в Тобольск ничего не дал, кроме некоторых перспектив поучаствовать в развернутом на комбинате производстве кроссовок: тоболякам нужны были пресс-формы, оснастка и другие мелочи, покупаемые пока что в Италии за валюту. Это была капля в море, капля надежды в море хозяйственных слез, и все-таки Виктор Александрович был рад и этой капле. Он понимал и другое: директора заводов проснулись и забегали, воочию увидев не топтанную ими ранее огромную территорию, ворочающую миллиардами долларов, этот потребительский Клондайк, который осваивали другие, и элементарное чувство зависти и злости, что те же свердловчане оставили их «за бортом», уже не позволит тюменцам летаргически спать на городских задворках за заводскими заборами.
Юдин посидел со всеми за столом час-полтора, рассказал с десяток анекдотов и стал прощаться. Слесаренко с Кульчихиным вышли в холл его проводить.
— Ты молодец, — сказал Юдин Кульчихину. — Шевели своих мужиков. Ну, и от города, я полагаю, нужна хорошая поддержка этому движению, — добавил он, обращаясь к Виктору Александровичу.
— Мы на город не в обиде, — вступился Кульчихин.
— Отдыхайте, — сказал Юдин. — Насчет завтрака я распорядился: в семь часов покормят вас на дорогу.
Вернувшись за стол, Виктор Александрович подозвал официанта и попросил принести пару бутылок минеральной: хотел забрать с собой в номер, пить водопроводную воду даже в люкс-отеле он опасался. Официант кивнул, поинтересовался, не надо ли пива или чего еще. Через пару минут принес большую пластиковую флягу «Боржоми» и, когда Слесаренко спросил о цене, улыбнулся в ответ: все оплачено комбинатом. Виктор Александрович выразил неудовольствие и пожелал оплатить свой частный заказ, но официант был неумолим и сказал, что его уволят, если он возьмет деньги со столь почетных гостей.
Не любивший любое неподчинение, Слесаренко принялся было настаивать, но подошедший Кульчихин охладил его.
— Не надо, Виктор Александрович, не обижай хозяев. Они же от доброты душевной… — и добавил громко, на весь стол: — Тех, кто еще не заснул за столом, приглашаем слегка проветриться! К вашим услугам сауна, бассейн, бильярд и даже кегельбан. Время не ограничено, однако напоминаю, что подъем в шесть тридцать. Шары катал когда-нибудь? — спросил он Виктора Александровича.
— В Штатах пробовал немного.
— Пойдем, разомнем кости…
Разговор о кегельбане, или боулинге по-западному, заставил Слесаренко вспомнить не только поездку в Америку, но и катавшегося с ними туда журналиста Лузгина, его идиотскую выходку с долларами и не менее идиотскую реакцию самого Виктора Александровича, которую он никак не мог себе простить по сей день: вот ведь затмение нашло, и не от жадности — от привычки к порядку, чтобы все делалось правильно, а деньги не поровну — это было неправильно.
Цепочка воспоминаний «Америка — Лузгин» приросла третьим звеном — «Кротов» и четвертым — «бумаги», и неплохое вроде бы послеужинное настроение резко испортилось. Он хотел было отказаться от приглашения Кульчихина, но тот потащил его буквально за рукав.
— Пошли-пошли! Нехорошо властям от народа отрываться.
В зале кегельбана дюжина веселых мужиков, скинув пиджаки и распустив узлы галстуков, с остервенением катала шары под снисходительными взглядами затянутой в смокинги гостиничной прислуги. В компании играющих выделялся банкир Кротов: огромной своей лапищей он легко охватывал шар и пускал по настилу ровно, без стука и прыжков; его соперники швыряли шары и с разбега, и двумя руками, но кроме грохота и смеха ничего путного добиться не могли.
— Эй, банкир! — громко сказал Кульчихин. — Я тебе достойного противника привел.
Раскрасневшийся Кротов оглянулся, бравым взглядом окинул Виктора Александровича.
— Десять долларов партия. Рискнете?
Слесаренко пожал плечами и сказал:
— Почему бы и нет? Рублями по курсу…
— Лады, — согласился банкир. — Округляем до полтинника. Проигравший ведет победителя в бар.
— А какой смысл? — сказал Слесаренко. — Тут же всё бесплатно.
— Э, нет! — рассмеялся Кульчихин. — У гостеприимства тоже есть пределы. В баре — только за свои. Пиджак сними, Виктор Саныч, удобнее будет.
— Сами разберемся, — сказал Слесаренко.
Происходящее все меньше и меньше нравилось ему: и настойчивость Кульчихина, затащившего его в кегельбан, и развязное лидерство банкира, случайно (?) оказавшегося именно здесь, а не в сауне или бильярдной, и предстоящая игра на деньги под взглядом обслуги и подвыпивших членов делегации, прекрасно знавших, кто такой Слесаренко. И, как это часто бывало в подобных ситуациях, Виктор Александрович ощутил злой азарт: если нельзя достойно отступить, надо прорываться с боем.