— Как удачно, право слово! — вскричал Луньков, завидев сидящего на диване Лузгина. — Вся команда в сборе! И какая команда! Да мы с вами горы своротим, не то что губернатора! Не правда ли, Юра? Рад видеть вас вместе, друзья. — Луньков пожал банкиру руку, а телевизионщика обнял за плечи, потом присел рядом.
— Что же вы, Сергей Витальевич, хороших людей в приемной маринуете? — спросил депутат, кивнув на Окрошенкова. — Наш коллега чуть не замерз там под леденящим взглядом вашей секретарши. Впрочем, понимаю: совет в Филях, чисто дружеский тет-а-тет. Так что без обид, господин Окрошенков, без обид! Ну, а вам, уважаемый Владимир Васильевич, я искренне благодарен. Вчера до ночи смотрели ваши пленки — сплошное удовольствие. Вы прекрасный ведущий, Владимир Васильевич, у вас отменная реакция на собеседника. В Москву еще не приглашали?
— Поздно. Староват уже, — с притворной скромностью ответил явно польщенный «кумир».
— Ну, а что касается финала… Что скажете, Юрий Дмитриевич?
— Просто восхитительно, — сказал «эксперт». — Особенно кадр, где Рокецкий жрет бутерброд с икрой, а челядь ему в рот заглядывает. А тосты какие, какие тосты! Прямо-таки «наш дорогой и любимый Леонид Ильич!». Прекрасная работа, Владимир Васильевич, чрезвычайно профессиональная.
— Интересно, — спросил депутат, — они и вправду не догадывались, что камеры не выключены? Поразительное легкомыслие. Нет, а кадр с бутербродом — это шедевр!.. Да не бледнейте вы, Владимир Васильевич, от комплиментов порядочные люди краснеют, а вы бледнеете… Странная реакция.
Луньков искоса посмотрел в лицо Лузгину, вздохнул и ободряюще потрепал его по щеке.
Глава десятая
Телефонный звонок разбудил Лузгина в половине девятого. Он уже несколько лет не просыпался так рано режим работы в основном был вечерним, а образ жизни и вовсе ночным; исключения он делал только для понедельников, когда вставал в семь пятнадцать, чтобы посмотреть киселевские «Итоги» по НТВ. Сам ведущий Киселев ему не нравился: барин, губы кривит, цедит по три слова в минуту, — но репортерские бригады «Итогов» были самыми профессиональными на Российском телевидении, и Лузгин, немало в молодости порепортеривший, смотрел их сюжеты с удовольствием и кое-чему учился.
Но сегодня был четверг, и Лузгин намеревался проспать до обеда, чтобы сном выдавить из организма вечную похмельную жажду пива или чего покрепче. Предстоял непростой разговор с Кротовым, требовалось быть в форме.
Звонок не умолкал. Лузгин поднялся с кровати и прошлепал в коридор, где сел на тумбочку у телефона и снял трубку.
Проклятьем и сладостью лузгинской работы было то, что его знало полгорода, и сам он знал половину из той половины, но вполне понятным образом не мог удержать в памяти тысячи имен, лиц и голосов, потому и случались досадные эпизоды; голоса обиженно твердили: «Ну, как же так, это же я, неужели забыл?», и Лузгин бормотал в ответ: «Конечно, помню, дружище. Как дела?». Вот и сейчас в трубке поскрипывал извиняющийся старушечий говорок, именовал его Вовой, спрашивал про маму и жену, про Сашкины похороны, рассказывал про нелегкую жизнь на пенсии, и неделикатный спросонья Лузгин не выдержал и спросил, кто это звонит в такую рань.
Оказалось, звонила старая бухгалтерша с телевидения, жившая когда-то с Лузгиным в одном подъезде и хорошо знавшая его семью еще с шестидесятых годов. Она давно уже была на пенсии, Лузгин лет пять не видел ее и не слышал, почти забыл и не знал, жива ли она вообще. А когда-то Раиса Михайловна была лузгинским благодетелем, ссужала деньги до получки и правила его гонорарные ведомости — документы строгой отчетности, которые безалаберный журналист вёл как Бог на душу положит.
— Ох, простите, тетя Рая, — сказал смутившийся Лузгин. — Это я не проснулся еще. Чем могу помочь, тетя Рая?
Лузгинская жена Тамара часто выговаривала ему за нежелание брать телефонную трубку: «Лежишь рядом, а мне бежать с кухни!». В этом нежелании не было лени, просто с годами Лузгин понял, что каждый звонок и последующий разговор, с чего бы он ни начинался, заканчивался той или иной просьбой. Еще ни один человек на свете не позвонил Лузгину и не спросил: «Вова, что я могу для тебя сделать?».
Так было и на этот раз. У тети Раисы болел муж, тоже давний пенсионер, плохо с легкими и с сердцем, требовалось срочно увезти его из назревающей весенней тюменской сырости куда-нибудь на юг, где солнечно, тепло и чистый воздух. Но это нынче стоило огромных денег, которых, понятно, у стариков не было. Правда, у стариков было два сына, считавшихся не последними в городе людьми, но тетя Раиса о них даже не обмолвилась, и Лузгин решил объехать эту тему.
— Хорошо, тетя Рая, — сказал он. — Я вам на днях перезвоню. Вы, главное, не расстраивайтесь. Нет таких проблем, которые нельзя решить.
Старуха заплакала, и Лузгин еще минут пять ее успокаивал, с каждым собственным словом все больше сознавая, что теперь обратного хода нет, и он вынужден будет, если у него ничего не получится, послать стариков на юг за собственный счет. Потом, когда мылся и брился, варил и пил кофе, в голову пришел вечный вопрос: почему? Ну почему он должен всем этим заниматься?
В начале десятого он достал из «дипломата» свой телефонный «поминальник» и засел за аппарат.
Первым делом он позвонил знакомой директорше туристического бюро: сделал когда-то про них рекламную передачу, с тех пор встречались то тут, то там.
Директорша была рада звонку, к просьбе отнеслась со вниманием, попросила минуту для консультаций. Лузгин не успел еще выкурить сигарету, как директорша снова появилась на линии и предложила вариант: турецкий курорт Анталья, прекрасный климат, тихое место (турки — мусульмане, там особо не попьешь). Проблему с загранпаспортами она брала на себя, Лузгину требовалось лишь подтолкнуть звоночком ОВИР. Насчет путевок договорились так: Лузгин в течение трех месяцев бесплатно «катает» в своих передачах рекламный ролик турбюро, за это директорша выдаст путевки старикам «в порядке благотворительности» — пусть только принесут бумагу от совета ветеранов.
Звонок заместителю начальника ОВИРа тоже был успешным: зам обещал быстро оформить паспорта, лишь бы милиция и ФСК не тянули с визированием анкет. В службе безопасности у Лузгина контактов не было, но милиция «сидела» рядом с «контриками», а там мог подсуетиться друг-начальник из ОМОНа, которому Лузгин сразу и позвонил, но нарвался на первую неприятность: друг-начальник вместе с отрядом своих бойцов был в Чечне, командировка заканчивалась в апреле, это поздно.
Отложив на время решение паспортных вопросов, Лузгин позвонил директору местной авиакомпании, возившей на своих самолетах оравы «челноков» до Стамбула и обратно. Бравый и горластый авиационный начальник заявил, что для хорошего человека два места в хвосте всегда найдутся, даже денег не надо.
— А что надо? — спросил Лузгин.
— Слушай, Васильич, три недели не могу попасть на прием к Рокецкому. Организуешь?
— Зачем он тебе нужен?
— Покупаем новые самолеты — классные, по всему миру летать будем, кучу денег заработаем. Мне дают валютный кредит, но только под гарантию областной администрации. А я к Рокецкому пробиться не могу.
— Ну, а Мартынушкин, его первый зам по финансам?
— Э, Сергея Николаевича на худой козе не объедешь…
— А что, коза совсем худая?
— Шесть миллиардов долгов по бюджетам у нас. Мартын мне голову отрубит, если я к нему сунусь.
— Так ты решил Рокецкого подставить…
— Ну почему подставить? Без этого кредита мы из дыры не вылезем, тогда уж точно бюджетные долги не вернем. Надо же перспективу видеть…
— Ладно, перезвоню. Но чтоб стариков первым классом отправил!
— Ну, если дело выгорит…
— Нет, начальник, так не пойдет, — сказал Лузгин. — Ты меня о чем просил? Аудиенцию устроить. Так вот, встречу я тебе организую, но за последствия не отвечаю. Ты мне билеты — я тебе прием. Договорились?
— Черт с тобой, Васильич. Пойдет. Но ты там объясни поубедительней…
Распрощавшись с бравым авиатором, Лузгин набрал номер помощника областного губернатора Пустовалова.
— О, привет, — сказал Пустовалов. — Чего редко заходишь? Зазнался, любимец народа?