— Ты что делаешь? — почему-то шепотом спросил Лузгин. — Убьешь ведь человека.
— Молчать, — тихо скомандовал Юра и спиной вперед, не теряя из вида лежащих, переместился к банкиру.
— Чем били? Ножом? Куда? — быстро спросил он, придавив кротовское плечо ладонью.
— Нет, не ножом, — кое-как выдохнул банкир. — Трубой, наверно. Сзади по почкам…
— Ну-ка, вдохни глубже. Глубже, я сказал! Вот так… Голова кружится? Тошнит? Я спрашиваю: тошнит?
Кротов кивал и хватал ртом воздух.
— Давай подымайся. Потихоньку…
Москвич схватил Кротова за отвороты дубленки, но уловил движение сбоку, в три шага сократил дистанцию и снова ударил ногой лежащего, на этот раз куда-то в область подмышки. Тот дернулся и затих прежде, чем Лузгин успел открыть рот.
— Помогай, — приказал москвич Лузгину, и они в четыре руки подняли Кротова и поставили у стены.
— Ну-ка, еще раз вдохни. Легче уже? Легче, спрашиваю?
— Легче, — почти нормальным уже голосом выговорил слово банкир.
— Знаешь, кто? — спросил Юра.
— Одного узнал, — ответил Кротов. Лузгин поднял со снега и подал ему шапку. — У них чулки на мордах, но я одного узнал.
— Так, уже лучше. Еще били?
— Нет, больше не били. На яйца ногой наступили и давили, давили… А я даже крикнуть не мог.
— Ладно, детали потом.
Бородатый пружинисто обошел лежащих, приблизился к ним со стороны голов и пальцами (как в кино, отметил Лузгин) потрогал им шеи.
— Надо сматываться, — сказал бородатый.
Он сам влез за руль, двигатель гудел на малых оборотах — видимо, Кротов не глушил его, вылез и шел отпирать гараж, когда его ударили.
— Быстрее, вашу мать!
На языке у Лузгина вертелось разное, но было в Юрином голосе нечто такое, что делало все вопросы ненужными и даже опасными, и Лузгин втолкнул Кротова на переднее правое сиденье и сам прыжком влетел через заднюю дверь в кабину, и почему-то не сел там, а прилёг, словно прятался.
— Впереди выезд есть? — спросил москвич. Кротов опять закивал. Юра медленно, без прокрута колес, двинул машину с места и без фар поехал вперед, сказав Кротову:
— Подсказывай.
На Профсоюзной они свернули не к дому, а в другую сторону, откуда приехали. Юра пересек перекресток и ушел налево по Осипенко, мимо Дома печати, потом свернул на Водопроводную и ехал прямо, пока не уперся в «карман» возле магазина «Подарки», где было много других машин.
— Так, говорим быстро и разбегаемся. Чего они хотели от тебя?
— Я не знаю. Когда подъехал — смотрю, машина стоит, капот открыт, два мужика внутри копаются. Мимо прохожу — сзади-удар. Поначалу даже ослеп. И дыхалки не стало…
— Короче, — оборвал его Юра. — Они вообще ничего не говорили? Ругались? Тебя по имени называли?
— Нет. Всё молча. Только сапогом на яйца.
— Сапогом?
— Да, Степан в сапогах был.
— Кто такой Степан?
— В гостях познакомились. Работяга какой-то, не знаю. Но лицо запомнил. Даже сквозь чулок…
— Теперь помолчи. Нас там не было. Понял? Нас там не было. Другая машина есть? Хорошо. Поменяй быстро, «джип» спрячь. Есть куда уехать из города?
— Можно в коттедж…
— Очень хорошо. Оба на другой машине — вон из города. Меня вы высадили у «Прометея» и сразу поехали на дачу, ясно?
— У меня не дача…
— Заткнись. Завтра в городе не появляйтесь. Пилите там что-нибудь, строгайте. А сегодня напейтесь, песни поорите, чтобы люди слышали. Понял? Сходите к соседям с пузырем. В общем, засветитесь.
— А как же семья? — испуганно спросил Кротов.
Юра прищурился, пошевелил губами.
— Пусть будут дома. Я понимаю, о чем ты… Не беспокойся, все будет нормально. Позвони, предупреди, что уезжаешь с Володей.
— Может, их с собой забрать?
— Не дури.
— Или пусть у матери ночуют?
— Я сказал: не дури. Все должно быть, как обычно. Иначе подозрения возникнут. Дай номер телефона в машине. Как приедете, забери его в дом и держи при себе. Всё, мужики, разбегаемся.
Юра уже взялся за ручку двери, когда Лузгин с заднего сиденья схватил его за плечо.
— Ты их убил, да? Они мертвые?
— Вскрытие покажет, — усмехнулся Юра, но так глянул на Лузгина, что тот прикусил язык. Последнее, что он услышал от москвича, прежде чем Юра захлопнул дверцу, было полупрезрительное дворовое: «Не бзди».
«Теперь всё, — думал Лузгин, пока Кротов, вздыхая и постанывая, рулил по городу. — Вот теперь всё. Господи, еще утром, еще утром ничего этого не было!».
Когда в банковском гараже меняли машину, пока Кротов зачем-то бегал в свой кабинет, Лузгин вспоминал происшедшее отстраненно, как сон, и вдруг с ужасом увидел начальный кадр этого сна: они выходят из машины, Кротов уезжает в темноту, Юра держит букет, как шашку, большая кротовская сумка на снегу…
— Сумка! — ахнул Лузгин. — Мы твою сумку забыли!
Они сели в «Волгу» и поехали. Свернули с Профсоюзной, где надо, и тихо приблизились к ярко освещенным воротам гаражного кооператива.
Сумки не было. Букет валялся слева у ограды, блестел на свету упаковочной серебристой фольгой.
— Сматываемся, — сказал Лузгин юриным голосом.
Кротов даже не глянул на него, вытащил из наплечной кобуры пистолет, передернул затвор, опустил правую руку с пистолетом в широкий карман дубленки, боком вылез из машины и пошел в ворота. На углу первой линии гаражей он постоял немного, потом глянул за угол, в проулок, и стоял так еще с минуту, потом неторопливо вернулся к машине, прихватив по дороге букет.
— Ну, что там? — спросил Лузгин.
— Ничего. Ни людей, ни машины.
— Слава тебе, Господи! — прошептал Лузгин. — Значит, живы, уехали.
— То-то и оно. Один вопрос: куда? Эта скотина Степан знает, где я живу.
— Едрит твою мать!
— Слушай, Вовян, ты или матерись, или Бога поминай — одно из двух, — сказал Кротов, отжал сцепление и врубил передачу.
Глава одиннадцатая
По четвергам, с шестнадцати часов, Слесаренко вел депутатский прием по личным вопросам в своем кабинете в здании мэрии на Первомайской. Заканчивал обычно в восемь, а то и в десять вечера. Он не любил это занятие, эти долгие часы, и тем серьезнее и ответственнее к ним относился — так уж был устроен: с особым тщанием исполнял все, что не нравилось, но требовало исполнения в силу объективных причин.
Вернувшись из Тобольска к полудню, Виктор Александрович пообедал дома и в час тридцать прибыл в мэрию. График его четверговой работы предусматривал совместное с начальником строительного треста Чернявским посещение рабочего общежития в поселке Нефтяников, наконец-то обреченного на снос. Город уже выделил десять квартир для «особо остро нуждающихся», и предстояло на месте определить эти десять несчастных, а потому счастливых семей, которые уже на следующей неделе смогут переехать в новое, хорошее жилье.
В принципе, Слесаренко мог и увильнуть от этой экспедиции, сославшись на тобольский вояж и усталость, а также на предстоящий прием. Но он решил-таки поехать, чтобы все увидеть самому, ибо отлично знал: как бы ни распределили эти десять квартир, все равно будут слезы, скандалы и жалобы, вплоть до заявлений в прокуратуру, и ему так или иначе придется отвечать лично.
«Комиссия комиссией, — подумал Виктор Александрович, — но посторонний свидетель не помешает». Он позвонил пресс-секретарю мэрии Светлане Никитиной, и та ответила, что с телевидением не получится, слишком мало времени, а кого-нибудь с радио постарается найти и послать в общежитие поскорее.
Чернявский должен был прибыть на место сам. Слесаренко прихватил с собой в машину двух женщин, членов комиссии из БТИ и комитета по жилью, и поехал в поселок знакомым маршрутом.
Когда подъехали, женщина из БТИ произнесла, поджав губы:
— Сейчас вы увидите, Виктор Александрович, во что они превратили общежитие за прошедшую ночь.
— Простите, не понял, — сказал Слесаренко.
— Увидите, увидите… — повторила женщина. — Что за люди, как не стыдно! На всё идти готовы…
Общежитие представляло собой двухэтажный длинный деревянный барак, построенный еще в годы войны для рабочих заводов, эвакуированных в Тюмень из западных областей. Бревенчатый каркас, обшитый досками в два ряда, изнутри и снаружи; промежутки между досками засыпаны всяческой трухой в качестве утеплителя.