Министр закончил подписывать лежавшие перед ним бумаги. Пришел Верин и забрал их, вполголоса напомнил министру о депутате Лунькове, вызвав гримасу на лице Шафраника. Когда за помощником закрылась дверь, министр взял с края стола пластиковую папку, уронил ее перед Виктором Александровичем.
— Вот, полюбуйся, чем заниматься приходится.
В правом верхнем углу папки была приклеена этикетка с аккуратной компьютерной надписью: «Депутат Государственной Думы Луньков А.Б.». Слесаренко раскрыл папку, полистал содержимое. На именных голубоватых бланках значилось: «Министру топлива и энергетики Российской Федерации…». Взгляд тренированного казенного читателя выхватывал в словесной размазне ключевые фразы: «Прошу изыскать возможность предоставления АО «Инвестнефть» льготного кредита в размере 1 (одного) миллиона долларов… Выделить 200 тысяч тонн сырой нефти компании «Сибимпекс» в счет госзаказа АО «Ноябрьскнефтегаз»… Ходатайствовать о снятии таможенных пошлин и госакцизов с АО «Инвестнефть»… Оказать материальную помощь в рамках программы развития малого бизнеса ИЧП «Сосна» в размере…».
— Я ему, видишь, уже отдельную папку завел. Собрание депутатских сочинений. Показать бы кому… И ведь не выгонишь. Борец, понимаешь, за счастье простого народа… Вот бы куда Золотухину свой нос сунуть. Да, слушаю, — сказал министр в ответ на звонок интеркома. И пока секретарша напоминала министру, что звонили из приемной Сосковца и просили быть на месте, Слесаренко закрыл папку и попытался проанализировать то, что произошло.
Виктор Александрович в особо доверенных лицах у министра никогда не числился, и это откровение с папкой и почти прямой намек насчет Золотухина, скандально-въедливого и потому популярного в народе обозревателя «Тюменской правды», были для него полной неожиданностью. Виктор Александрович был благодарен Леночке за звонок, даровавший ему минуту, чтобы собраться с мыслями и решить, как реагировать на вроде бы косвенные реплики министра. До депутата Лунькова ему не было никакого дела, жив он или помер — наплевать, и сколько тысяч или сотен «баксов» комиссионных он берет за свое наглое попрошайничество — тоже наплевать, пусть подавится, болтун засранный, демократ хренов, коротышка на вершковых каблуках, честь и совесть новой эпохи. «Нужна утечка — сделаем», — решил про себя Виктор Александрович, но так и не определился, в какой форме и на какую глубину продемонстрировать министру свою готовность включиться в наметившуюся интригу.
— Ладно, давай сюда, — министр протянул руку за папкой, бросил ее на край стола. — Твою бумагу я подписал. Зайди к Верину, надо ее провести как положено. Решение областной Думы привез? Хорошо, подошьете вдело. И не спите там, братцы, шевелитесь. Темп давайте, перспективу. Дело на контроле у премьера. И вообще: сколько можно возиться с этим несчастным поселком? Я ведь еще когда в Совете работал, говорил, что просто так бросать туда деньги, чинить по километру трубы в год, сносить по дому в квартал — это глупость, это деньги в болото. Это деньги в болото! Комплексная программа, одновременный прорыв по всем позициям! Взялись — и закрыли проблему, чтобы никто о ней вообще больше никогда не слышал! Понял? И там с Вершининым поплотнее, но сильно не давите, у него ситуация сам знаешь, какая. В общем, давай к Верину и дальше. Понял? Давай.
Министр протянул руку, Слесаренко пожал ее, попрощался и вышел в приемную. Луньков посмотрел на него ревниво и сказал:
— Ну, наконец-то!
— Минуточку, Алексей Бонифатьевич! — встрепенулась Леночка. — Все будет хорошо, вас пригласят…
Отыскав у Верина свою бумагу, завизированную министром, он обратил внимание на дату подписания — пятница. Вчера, в пятницу, он проторчал в министерстве до семи. Спрашивается — зачем? И почему ему просто не отдали эту бумагу вчера? И зачем вообще была нужна эта субботняя утренняя встреча? Чтобы «сдать» ему Лунькова? Почему ему, а не кому другому? Да уж если и сдавать, то как-то серьезней: надо сделать так, чтобы в руки журналиста Золотухина попали хотя бы копии луньковских прошений, а ведь Слесаренко не был лично знаком с Золотухиным. С чего это вдруг он придет к злому гению Гене и просто так отдаст ему папку? К тому же, папки у Слесаренко не было.
Был еще один непонятный, тревоживший Виктора Александровича момент. Обозреватель Золотухин не так давно напечатал статью под заголовком «Министр Шафраник готовит запасной аэродром?», и, насколько было известно Слесаренко, статья эта больно задела Юрия Константиновича, название и автор не сходили с языка министра, сетовавшего на журналистскую необъективность и страсть к дутым сенсациям. И вдруг эта оговорка, этот намек. Или в речи министра случайно была использована именно эта, набившая оскомину, фамилия? Да нет, не похоже…
Виктор Александрович еще полдня ходил с Вериным и другими помощниками по министерским коридорам, собирая визы и подписи, и вот теперь исполненный по всем правилам документ лежал в его папке, а папка лежала в кожаном командировочном бауле, засунутом на верхнюю багажную полку ночного «авиатрансовского» рейса. Сам же Виктор Александрович держал в правой руке пластиковую аэрофлотовскую чашечку, наполненную коньяком, в левой — бутерброд с нельмой и смотрел на Чернявского, сидевшего в кресле через проход. Луньковская тема и связанные с ней проблемы давно утонули мелким камушком в тихом довольстве, охватившем Слесаренко после сделанного дела, решенной задачи: бумага подписана, деньги будут, есть о чем доложить по возвращении.
Разливавший коньяк и потчевавший Виктора Александровича бутербродами Чернявский тоже был доволен: осваивать деньги будет его Тюменьнефтеспецстрой, а это по меньшей мере года два гарантированной занятости для его полуторатысячного коллектива строителей, когда-то лучшего в городе, но в последние годы с распадом Главтюменьнефтегаза едва не развалившегося вслед за главком.
Слушай сюда, — продолжал рассказывать Чернявский, дожевывая бутерброд. — Когда ты ушел, Луньков такой цирк устроил. Требовал соединить его с приемной Черномырдина, хотел на Шафраника стучать. В конце концов Бонифатьич к министру все-таки прорвался, час его терроризировал, потом выскочил с какой-то писулькой и к Фомину, первому заму. Фомину что — он не политик, он у Бонифатьича бумагу забрал и говорит: «Звоните». Луньков орет, а Фомин ему: «В установленном порядке». Знаешь, с чем он приходил? С бумагой от «Балкар-трейдинга» на прокачку вне графика пятисот тысяч тонн в Новороссийск на экспортный терминал. Совсем одурели ребята, труба же не резиновая. Константиныч мне его писульку показал. Чем мотивирует просьбу господин депутат: «Балкар» обязался перечислить сто миллионов в фонд развития народов Севера, где Луньков сопредседатель. Смехота! Если дело выгорит, одни комиссионные посредникам — доллар с тонны, как водится, — составят полмиллиона долларов, а это больше двух миллиардов.
Самолет тряхнуло.
— Пей, Саныч, пока не пролилось, — посоветовал Чернявский, и Виктор Александрович проглотил коньяк, заел его хлебом и рыбой. Бутерброд был явно гостиничный, без масла, сухой и невкусный, но и это не испортило Слесаренко настроение.
С задних рядов потянуло сигаретным дымом. «Наверное, дверь в туалете не закрыли», — подумал он и обернулся. Угольки сигарет открыто тлели в темноте салона, с задних рядов раздавались мужские басы и визгливый женский смех. Субботний рейс, одним словом. «Хорошо, хоть не пляшут, — усмехнулся Виктор Александрович, — а то еще центровку самолету собьют».
Как правило, пассажиры этого особого рейса уже являлись на посадку навеселе, с багровыми лицами. После взлета начинались хождения по салону, пассажиры кучковались, брякали бутылки, воздух наполнялся чесночным запахом колбас, рыбной привонью, хрустом шоколадных оберток. Курили в туалетах, а ко второму часу полета начинали дымить в салоне, поначалу тайком, по очереди, потом открыто и все сразу. Стюардессы, разнося пассажирам воду и чай, деланно суровыми голосами шептали замечания, мужики отмахивались от них, предлагали выпить и шлепали по заду. Потом стюардессы исчезали за занавесью и не тревожили пьяный салон до конца полета, если не приключалось что-нибудь из ряда вон выходящее.