– Гноби Рябого! – провозгласил Горбенко, и все засмеялись.
– Нет, правда, – сказала бригадирша, обернувшись уже к президиуму, – вы его не слушайте, Виктор Саныч. Надо пойти – значит, все пойдем, какой вопрос. Надо же понимать насчет единства области, я правильно говорю?
Говорила она все правильно, но Слесаренко был не так глуп, чтобы не понять: говорилось это для него и ради него, в память доброго к нему отношения. Но вместо благодарности Ерёминой он испытал чувство несправедливой обиды и нарастающую жажду спора – без поддавков, без жалости к сопернику и самому себе.
– Вы правы, Ерёмина, но и Рябов по-своему прав, – сказал он ко всеобщему, и рябовскому тоже, удивлению и замешательству. – Давайте разберемся...
В течение получаса – его никто не прерывал, не купировал репликами – Виктор Александрович рассказывал публике об исторически сложившейся единой области, едином народно-хозяйственном механизме; вспомнил первые годы освоения нефти и газа, когда юг области отдал северу лучшие силы и кадры, заплатив за это опустевшими деревнями и застоем «южной» экономики; говорил людям о грядущей их пенсии, о возможности и готовности Тюмени принять и расселить северян в южной зоне, дать кров и занятие, детям и внукам – учебу в местных вузах, старикам – лечение и уход в тюменских клиниках и профилакториях; напомнил об опасности превращения Ямала в откупную вотчину Газпрома, а Ханты-Мансийского округа – в удельные княжества нефтяных «генералов», о грабительской политике Москвы, которой на руку внутриобластной сепаратизм, вспомнил народную байку про веник и прутья... Не удержался и сказал, что, с точки зрения простого работяги, Ханты-Мансийск – столица округа – к Сургуту не ближе Тюмени, и это было встречено с пониманием, люди угрюмо кивали и переглядывались, а все остальное, что сказал Слесаренко, ушло без эха в стены, и только Танечка Холманская смотрела на него, как в телевизор, да бригадирши умилялись лицами – какой у них умный «отец родной», как высоко залетел...
– Ну ладно, – сказал Слесаренко, – это я вам говорил, а теперь хочу вас послушать. Вы-то сами что про все это думаете?
Почуяв шевеление склочника Рябова, каменщик Горбенко показал ему костистый кулак и встал сам. Рябов скривился и уставился в окно.
– Виктор Саныч, вы наше хозяйство знаете, чего рассказывать. Так вот, подрядов серьезных нет, сидим на мелочевке. Когда под нефтяниками были, ещё ничего, а тут, это, когда акционировались, значит, пошла херовина. Денег нет, одни налоги. Те дома, что ещё при вас построили, с тех пор не ремонтировались. Вы в подъезды зайдите, гляньте...
– Срам сплошной, – подала голос вторая бригадирша. – Не чинят, не убирают. Детский сад закрыли, говорят, денег нет содержать, там теперь какие-то крутые...
– Ну не весь садик, одно крыло, – вставил реплику незнакомый мужик в углу.
– Ага! Зато территорию ополовинили, детям играть негде!
– Дайте досказать, – попросил Горбенко, и шум перепалки стих. «Не растерял мужик авторитета», – подумал Виктор Александрович. – Город наше жилье на баланс не берет, у них самих денег нет. «Социалку», значит, тоже. А как спросишь, куда деньги деваются, ответ один: область грабит и Москва.
– Это неправда, – быстро сказал Слесаренко. – Насчет Москвы согласен, а про область – неправда.
– Как неправда? – возмутился Горбенко и нехорошо посмотрел на гостя. – Ну как неправда? Область с нас эту, ну, плату за недра дерёт? Дерёт.
– Роялти, – сказал Рябов.
– Да хоть в ...ети! Тюмень же сама ничего не бурит, не качает. Ну давайте ещё и Омску платить, Свердловску, кому там ещё, кто рядом? А? Люди это не понимают. Кто не работает, тот не ест.
Горбенко замолчал, глянул на Виктора Александровича с неким извинением.
– Вот вы говорили про выборы. А вы скажите, чем этот ваш губернатор нам... польза какая? Он нам работу даст, денег даст? Не-а. Бандитов из детсада выгонит? Квартиру даст? Не-а. То-то... А всякая политика, вы уж простите за грубое выражение, нам давно по херу, Виктор Александрович. Эти все депутаты, кандидаты, сэры-мэры... Мы же вас знаем, – вдруг улыбнулся Горбенко. – Вы же умный, хороший мужик, Виктор Саныч. Неужели вы сами не понимаете, что вся эта херистика ничего народу не дает, только хуже и хуже! Одни наворовались, теперь другие лезут... Да не буду я за них голосовать! Вот по мне бы, – Горбенко прижал руку к сердцу, – лучше партия вернулась. Коммунисты – они хоть не воры были.
– Зато быстро ворами стали, – снова вклинился незнакомый мужик в углу. – Ты посмотри на наших деловых-то: сплошь из старого начальства. Бандиты, которые при них шестерками бегают, – это новые, молодые, а крутят-то всем...
– Номенклатура, – сказал Рябов. – Партбилеты по сейфам рядом с долларами лежат.
– А ты видел? – спросил Горбенко.
– Есть и нормальные, – сказал мужик в углу.
Виктор Александрович склонил голову и шепнул в ухо Кулагину: «Это кто такой?». Колюнчик ответил уголком рта: «Муж Холманской. Теперь здесь работает».
«Муж Холманской...». Слесаренко и раньше, тогда ещё, знал, что у Танечки есть муж, служит где-то по профсоюзной линии, но никогда его не видел и как бы не принимал в расчет, словно мужа и не было, только слово такое и штамп в паспорте; никаких препятствий и заразных осложнений – крутить любовь с замужней женщиной считалось безопасным с медицинской точки зрения, это вам не шалашовка общежитская. «Грязь-то какая в башку лезет...».
Слесаренко тряхнул головой и понял, что потерял нить разговора. Клубок мотался как хотел, люди орали друг на друга и махали руками. Кулагин постучал ногтем по циферблату часов: пора заканчивать. Виктор Александрович и сам понимал, что пора. «Бесполезно все это...».
Толстая Танечка так и просидела молча и не подошла, когда прощались-обнимались на улице возле кулагинской машины. Слесаренко был ей за это благодарен, потому что ни к чему, не нужно, одна неловкость. Зато протиснулся насупленный Горбенко, забормотал сердито-извинительное, вполголоса и на «ты», как они были раньше начальник и лучший каменщик.
– Сам ты как, Саныч? Со стройкой совсем завязал?
– Ну почему совсем? Я как раз в Думе вопросы строительства курирую. Так что всё родное...
– Тогда ладно, – как бы успокоился Горбенко. – Ты, это, лишнего в голову не бери. Надо так надо, поговорим с народом. Когда выборы-то?
– Как это когда? – изумился Виктор Александрович.
– В декабре уже выборы. А вы что, не знаете?
– Откуда знать-то? Все же молчат.
– А газеты, а телевидение?
– Местная пресса выборы замалчивает, – раздался за спиной голос Кулагина, – а областная просто не доходит.
– Информационная блокада, – сказал многознающий склочник Рябов. – Так и доложите там, наверху.
– Вы вообще за кого, Константин Михайлович? – обратился к нему Слесаренко, и люди слегка расступились от Рябова. – Москву ругаете, Тюмень ругаете, а теперь и местных поносите. Не пойму я вас, Рябов. Вы что, на весь мир обозлились?
– А чего на него злиться? – Рябов поправил на голове лысоватую шапку. – Всему миру до меня, Рябова, никакого дела нет, жив я или помер – никакого. Вот и я так же! Сегодня вы приехали, одно говорили. Завтра другой приедет...
– Да приезжали уже, – махнул рукой Горбенко. – Ну такого, бля, наворотили! Ну все вокруг сволочи...
– А чё? Так и есть, – сказал Рябов.
– ...Кроме него, значит. Ты хоть не врешь, Саныч, и за то спасибо. А то ведь эти рожи агитаторские, ну бля, уже видеть не могу. Одна задача: мозги нам задурить и смыться.
– Ты не совсем прав, Горбенко, – покачал головой Виктор Александрович. – Будь по-твоему, власть вообще не нужна.
– Да я не о тебе, чего ты!..
– И я не о себе, Горбенко. Хотя, впрочем... – Слесаренко полез в карман за сигаретами, Кулагин демонстративно поглядел на часы. – Погоди, успеем... Вот у тебя, Горбенко, в доме свет горит, вода идет, батареи греют, да? Ты что же думаешь, это всё вот так вот само собой? Ведь чтобы всё так было, с утра до вечера крутиться приходится! Трубы старые, за газ платить нечем, цены на хлеб надо удерживать, старикам пенсии платить... Ты хоть представляешь себе, что это за работа?