– Тогда ты на ней женишься, да, – без вопроса сказала жена. Слесаренко почувствовал, как кровь отливает от щек куда-то к пяткам. Стыдно-то как... Глупость, вздор, все неправда!
– Почему? – «О, господи, ведь ты же этим словом почти признался!..» – Почему я должен на ком-то жениться, когда у меня есть своя жена? Если это юмор, Вера, то крайне неудачный. Сама же говорила только что: лысый, толстый...
– Если бы ты со мной развелся и женился на ней раньше, тебя бы выгнали из Думы за моральный облик. То есть за аморальный, конечно. Ой, как смешно: аморальный облик.
– Э, мать, ты времена перепутала, – сделал попытку окончательно перевести всё в шутку Виктор Александрович. – Это раньше за развод могли из партии выгнать, а теперь у нас демократия.
– У нее же есть квартира, да?
– У кого это у нее?
– Я знаю, Витя, мне говорили... Мне кажется, я даже ее видела однажды, в филармонии, мне кто-то показал...
– А мне говорили, что ты допускаешь развратные действия в отношении старшеклассников.
– Как ты можешь такое! Это даже не смешно!
– А ты, как можешь ты!
– Я не знаю, не знаю, Витя!... Но у тебя же это было... раньше.
«Все, конец, сейчас слезы, новый приступ...».
– Если бы я знал, – с неподдельной злостью сказал Слесаренко, – что ты будешь нести такую ахинею, лучше бы не приезжал вовсе.
– Ну и не приезжай, – всхлипнула Вера. – Подожди немного, потом сможешь спокойно жениться.
Когда Слесаренко понял, о чем она говорит, он даже зажмурился, чтобы не выдать глазами охватившее его неприятное чувство, будто ножом провели по стеклу: «Бьет ниже пояса...».
– Послушай, – сказал Виктор Александрович, разжав веки и сжав кулаки на коленях. – Мне кажется, я догадываюсь, откуда у тебя такие мысли. Потому что я с тобой не сплю как с женщиной, да? Извини, матушка, как не стыдно признаться в таком мужику, но – возраст, усталость, нервы и прочее. Вот сменю работу, встрепенусь, летом отдохнем хорошенечко. Кстати, с новой зарплатой вполне сможем махнуть за границу. В Италию, например. Или в Грецию, как Гарик советует: недорого, сервис качественный, к русским хорошо относятся. Если так вдуматься – какие наши годы?
– Да, ты не спишь со мной уже два года, – сказала жена. – Но ты меня сейчас обманываешь.
– Где, как я тебя обманываю?
– Ну, что устал и прочее... Я же видела.
– Что ты видела, Вера?
Жена девчоночьи надула губы и отвела глаза в сторону.
– У тебя по утрам... в этом месте... пижама торчит.
– А ты подсматривала...
– Да, я подсматривала.
И так она сказала это смешно и робко, совсем как в молодости, когда стеснялась даже глянуть на эту «штуку» и вообще открывала глаза только в самый последний рвущийся миг, что Слесаренко разжал кулаки и выдохнул с внезапным облегчением.
– Будет тебе, Вера. Я тебя люблю. – И это было правдой, одной из многих разных правд, так непонятно уживающихся в каждом человеке. – Там Чернявский в коридоре топчется. Пригласим?
– Пригласим, – сказала Вера и взяла с тумбочки круглое маленькое зеркальце. – Ой мамочка моя! Видел бы меня мой класс...
По пути он спросил у Чернявского, где можно купить хорошую микроволновую печь.
– Да где угодно, этого добра навалом!
Виктору Александровичу надо было поменять доллары на рубли. Поехали в «Сибирь», где был обменный пункт. Слесаренко решил поменять сразу тысячу, пусть останется на общие расходы. Когда протянул в окошечко валюту, девушка сказала:
– Ваш паспорт, пожалуйста.
Паспорта у него с собой не было, только думское удостоверение.
– Сгодится? – спросил Виктор Александрович.
Девушка раскрыла «корочки», потом остро глянула на Слесаренко, кивнула и стала что-то быстро печатать на компьютерной панели – как будто догадалась, что доллары не его, и сообщала кому-то об этом сухой морзянкой компьютерных кнопок.
– Едем к тебе, установим и обмоем, – сказал Гарри Леопольдович, помогая Слесаренко запихивать на заднее сиденье увесистый картонный ящик. – Вера выпишется – будет для бабы праздник.
Дома не держали спиртного впрок. Виктор Александрович завел об этом разговор с двойным прицелом: мол, нет особого желания или надо что-то брать, а что? Но Гарик вихрем смотался в «Сибирь» и принес большую бутылку французского коньяка, поставив точку в неловких слесаренковских маневрах.
Дети еще не вернулись с работы. В кухонной раковине грудилась немытая с утра посуда – никогда такого не было при Вере, следила строго. В спальной комнате, куда Слесаренко зашел переодеться в домашнее, пока Гарик пыхтел в туалете, пощечиной ударила неубранная смятая постель, его книжка страницами вниз, чашка с недопитым ночным чаем, Верины склянки и банки... И он представил себе беспощадно и ясно, как рассыплется в прах его жизнь в этом доме, если с Верою что-то случится. Он принялся судорожно заправлять, убирать и распихивать, но Гарик уже отшумел в ванной комнате и кричал недовольно из кухни.
Микроволновку извлекли из коробки и водрузили на тумбу у плиты. Кухня сразу приобрела незнакомый устроенный вид, как в рекламе по телеку, не хватало лишь девки в красивом переднике. Ее роль играл Гарик, хлопал дверцей и рассказывал Виктору Александровичу про назначение разных кнопок. Одна беда: включить было некуда, единственная в кухне розетка торчала в противоположной стене, надо будет тянуть удлинитель – Гарик показывал рукой, как прокладывать провод, и Слесаренко сказал:
– Садись, выпьем.
– Хинди-руси, бхай, бхай! – воскликнул Чернявский, устраиваясь на табуретке. – Мао-джуси вань суй! Эль пьебло унидо! Не пасаран!
– Но пасаран, – поправил его Слесаренко.
– Знаю, но так смешнее. – Гарик сделал рукой по-тельмановски. – Рот в рот!
– Чем закусывать будем?
– Его не закусывают.
– Так много же, бутылка здоровая, быстро напьемся!
– Ну так давай напьемся, и всех делов. И убери эти рюмулечки-граммулечки, дай нормальную посуду, мужскую. Вот так, другой разговор.
Опьянели действительно быстро – Слесаренко почти не обедал и вовсе не завтракал: пара ложек картошки на выхват, кофе у Сарычева – вот и всё. Гарик тоже поплыл, шмыгал носом – верный признак, что в градусе. По три порции выпили, почти не разговаривая, потом Чернявский спросил:
– Ну, что надумал, Витя?
– Буду увольняться, – сказал Слесаренко.
– Ну и молодец, – почти без выражения, как о давно решенном деле, сказал Чернявский. – И мой тебе совет, Виктор Саныч, как другу советую, только не спрашивай лишнего: ты не слишком там суетись по выборам, не засвечивайся, не усердствуй, не надо этого.
– А я особо и не суетился.
– Вот и правильно. Сейчас у тебя следствие, положение довольно двусмысленное...
– Ты о чём, Гарик? Какое положение?
– Ну не суетись: я же так, картину гоню. Если ты вообще в тень уйдешь – тебя поймут правильно. Ну, мол, не желает пачкать репутацию губернатора.
– Подожди, я не понял, – сказал Виктор Александрович, неверной рукой плеща по фужерам коньяк. – Ты что, думаешь, что Рокецкий проиграет?
– Дело не в Роки, дело в тебе. Дело в том, какое сложится мнение о господине Слесаренко.
Гарри Леопольдович ткнул фужером к потолку.
– Ты намекаешь, что там, – Виктор Александрович покрутил пальцем над головой, – Рокецкого не поддерживают?
– Там поддержат и черта лысого, если он согласится делать то, что от него требуется.
– Даже Окрошенкова?
– А что? – Чернявский выпил и пожевал губами. – Окроха – нормальный мужик, с ним можно иметь дело. Писаки Рокецкого из него бандита лепят, но это не так, это неправда. Ну сбил человека... Бывает! Судимость же снята.
– А насчет КГБ? Говорят же: был платным агентом...
– Во-первых, гэбэ никому никогда не платило. Он же не Филби, не полковник Абедь. А ты сам разве для них отчеты не писал? После турпоездок?
– Да я всего один раз за границу и ездил, руководителем группы. Ну, я имею в виду тогда, не сейчас, сейчас ничего писать не требуется.
– А тогда написал?
– Да, написал. Что полный порядок, облико моралес, никаких подозрительных контактов.