– Вот мудак, – сказал Кротов телефону.
– Есть же умные люди на свете, – сказала жена, дефилируя через гостиную в клозет. – Я буду спать у Наташки.
– Зачем? – сказал Кротов. – Есть еще одна спальня, хоть ты вдребезги там обоспись.
Он направился с бутылкой на веранду, постоял и отпил немного, ушел в спальню и рухнул на кровать, потом поднялся и вышел на балкон. Прямо внизу, метрах в двух от балкона, переливался огнями бассейн. Еще вчера он прикидывал: сможет ли допрыгнуть отсюда, со второго этажа, долетит ли всем телом до воды или ударится ногами о мраморный бортик? Кротов прислушался: в бассейне никто не плескался. Тогда он допил два последних глотка, поставил бутылку в угол и полез медведем на поручни балкона, цепляясь руками за хлипкую стойку навеса. С балконного ограждения бассейн показался ему страшно далеким, как другая галактика, ноги дрожали, он с трудом сохранял равновесие. Кротов присел, намереваясь изо всех сил оттолкнуться ногами, чтобы прыгнуть не вниз, а почти горизонтально, тогда уж точно долетит и не заденет бортик. Он вдохнул и выдохнул со стоном, выпустил из левой руки стойку и начал падать, и через секунду пружинисто выбросил тело вперед, позади что-то хрустнуло в последний момент, но он долетел.
Он долетел и ударился о воду животом с мощностью авиабомбы. Когда вынырнул, морщась от боли – не в животе, а ниже, – увидел на противоположном берегу бассейна полуголую парочку, лежавшую друг на друге в шезлонге. Оба в испуге смотрели на Кротова, девица через плечо, и Кротов помахал им рукой из воды, изобразив на лице улыбочный оскал. Шорты сбились ударом, но не слетели совсем, зацепившись за правую ступню. Кротов ушел в воду с головой и принялся там вертеться, расправляя и натаскивая на себя упрямую мягкую тряпку.
Обежав бунгало по периметру, он поднялся наверх нетвердыми ногами, скрюченный болью в паху и гордый от собственной удали: он таки сделал это. Вошел и стал посреди комнаты, вода ручьями текла с шортов на ковер. Жена в ночной рубашке сидела у телефона, кивала в пустоту глубокомысленно. Зажав ладонью микрофон, сказала мужу:
– Немедленно переоденься. Что ты говоришь, Тамарочка?.. Горбатого могила исправит... А что нам остается? Да, терпеть, да... И не расстраивайся, продай что-нибудь. Помнишь, Люська хотела твой серый костюм? Да, хороший, но тебе не идет по фигуре... Сколько? Да больше, больше, пусть не жмётся... Всё образуется, Тамарочка. А Люське позвони буквально завтра...
Кротов посмотрел на себя в ванном зеркале: нижняя часть живота была красной до синего, бедра тоже.
Он вышел голый – напугать жену и помириться.
Глава десятая
Последней ночью ничего не получилось, хотя и старался и очень хотел, заставлял себя думать, что хочет, но тело не слушалось; жена успокаивала его и гладила по голове и плечам – ничего страшного, это алкоголь и нервы, выпей капли и постарайся заснуть.
Утром он дождался ухода жены на работу и вскочил с постели в угрюмой холодной решимости.
Первым делом он плотно позавтракал, выпив для аппетита полстакана купленной вечером водки. Бутылку заткнул плотной пробкой и спрятал в дорожную старую сумку, которую нашел на антресолях. Положил туда же кусок копченого мяса в вакуумной упаковке – блядская старуха, до сих пор ее слюни мерещатся на лице; неношеные теплые кальсоны, зимнюю шапку из зайца (нашел там же, среди старья), несколько пар толстых носков, трусы и майки, две вельветовые рубашки и брюки из коричневого драпа. На себя надел футболку с длинными рукавами, фланелевую ковбойку, свитер из молодости и джинсы, штопаную на спине куртку из болоньи, старые кроссовки ботиночной формы, кепку и вязаный шарф. Часть денег спрятал в задний джинсовый карман, запиравшийся на молнию, большую часть – на дно сумки, расходные убрал в бумажник и сунул в левый внутренний карман «болоньи»; в правый, с петлей и пуговицей, положил паспорт и студийное удостоверение. Потоптавшись у выхода, снял куртку и надел под нее пиджак из турецкой «вареной» джинсятины. Вроде бы всё, хлеб он купит на вокзале; тысяча «баксов» в кармане ковбойки, неприкосновенный запас, положил и забыл – это крайнее; сунул руку за ворот свитера и погладил: вот они, ровным квадратиком, сгибом вверх и на пуговице, чтобы не выпали...
Лузгин не опасался, что его будут сторожить у дома – вчера расстались чуть ли не друзьями, он же отдал половину в срок и нынче до обеда был свободен, – но вышел из дома, пригнувшись и пряча лицо в воротник, и сразу свернул за кусты палисадника и пробирался вдоль стены в обратном ежедневному привычному проходу направлении. Казавшаяся дома излишней и тесной многослойная одежда была точно по погоде, и его даже познабливало слегка от сырости и нервной завинченности.
Он знал, что едет в Аркалык.
Лет пять назад туда уехал знакомый парень с телестудии, устроился на тамошнее ТВ, звонил и звал Лузгина на работу, сулил квартиру и любые деньги – наплел начальству про тюменского «кумира», планировал устроить в Аркалыке тэвэшные казахстанские Нью-Васюки. Лузгин подумывал всерьез, советовался даже, как доехать поездом – на Свердловск и Челябинск, оттуда до узловой станции Карталы, потом на Целиноград, сойти на станции с названием Есиль и пересесть на местный поезд уже до Аркалыка, там его встретят с цветами. Последний раз дружок звонил весной, когда узнал каким-то образом про лузгинские взрывные приключения.
И вот теперь Аркалык выплыл сразу, как только он понял, что надо бежать. По приезде он тотчас же позвонит домой Тамаре, жена оставит Кротову квартиру за долги, соберется с вещами и приедет к нему в Аркалык, будет новая жизнь, всё наладится.
Он выстоял очередь у кассы и попросил билет на ближайший поезд до Екатеринбурга. Оказалось, что до обеда поездов нет, он сказал: ну и черт с ним, давайте на первый после обеда.
– Паспорт, пожалуйста, – сказала кассирша.
– Вот как? – удивился Лузгин. – Поезд – не самолет.
– Без паспорта не даём.
– И давно у вас так?
– Да уже не первый год. Вы что, ни разу не ездили?
– Не-а, – весело сказал Лузгин, судорожно обдумывая ситуацию. Потому ведь и выбрал железную дорогу, что билеты безымянные, иначе вычислят и найдут. Что же делать?
– Девушка, милая, не знал ведь... Мне только до Свердловска! Я вам скажу и фамилию, и номер паспорта, я помню. «Навру что-нибудь».
– Хорошо, – согласилась кассирша с улыбкой. – Только для вас исключение, товарищ Лузгин.
«Ну, и чего ты добился, хренов конспиратор?» – подумал Лузгин, в ошарашенном полусне отходя от кассы и разглядывая билет с предательской собственной фамилией. И тут вмиг созрело: да это же здорово, пустим их на запад по ложному следу, а сам он доберется в Аркалык с востока, через Петропавловск и Целиноград, прыгнет в поезд какой-нибудь в самый последний момент и доедет за взятку до Омска, там уже проще, там искать не будут. «Нет, Лузга, ты – мозга». Только надо дождаться свердловского поезда, сесть в вагон и сдать билет проводнику, а потом выйти наружу покурить до отправления, прогуляться вдоль вагонов... А как же сумка? Сумку в поезд не брать, положить ее временно в камеру хранения, надо найти автоматическую, видел стрелку указательную в подвальном этаже...
Освободившись от сумки, он вышел на мокрый перрон. Следовало убить каким-то образом целых три часа с половиной и не слишком болтаться у всех на глазах.
С востока прибыл дачный пригородный, редкие пассажиры побежали рысцой от дождя под вокзальную крышу. Лузгин посторонился, укрыл голову капюшоном «болоньи» и прикуривал в горстях, когда нечто массивное надвинулось на него и сказало хрипло и радостно:
– Кого я вижу!
Лузгин рывком поднял голову: перед ним стоял небритый и явно похмельный местный писатель Абросимов в расстегнутом пальто и мятой шляпе, в обвисшем трико и резиновых сапогах до колен.
– Бежать собрался? – спросил Абросимов, толкая корявую пятерню куда-то Лузгину в живот. – Беги, беги, пока не поздно! – Нетрезвый пророк смотрел на Лузгина сверху вниз, хмурил брови зловеще и знающе.