– Чего колотите-то? Звонка не видите?
– Степан! Это я, Кротов!
– Не ори. Кто с тобой?
– Это Слесаренко Виктор Александрович.
– Ни фига себе гости, – сказал Степан. – Зачем пожаловали?
Я хочу поговорить с вами, – сказал Слесаренко, переступая ногами на поскрипывавшем дереве крыльца.
Ты что, поп? – Голос Степана звучал уже прямо за дверью. – Грехи мне отпускать пришёл? Нам без надобности.
– Давай открывай, – крикнул Кротов. – Может быть, чего придумаем вместе.
– А незаперто! – весело гаркнул Степан. – Толкни дверь – и все прямо к богу! Втроем не так скучно помирать будет.
– Убери свои бомбы, а? – Кротов старался держаться уверенно, но горло уже сводило от страха и напряжения. Слесаренко опустил ему руку на плечо и слегка встряхнул. – Потом снова поставишь, если так хочется. Мы без оружия...
– Пошутил я, входите, – сказал Степан.
Кротов вытянул руку и нажал на темный стёганый дерматин дверной обивки, и, когда дверь поехала без скрипа на хорошо смазанных петлях, у него дрогнули ноги, и Слесаренко тверже взял его за плечо.
– Мы входим! – выкрикнул Кротов, ступая через порог в темноту.
– Топайте прямо в комнату и садитесь на диван, – откуда-то сбоку сказал Степан. – Извините, что без света.
– Я понимаю, – сказал Слесаренко и натолкнулся в сенях на Кротова. Они прошли в глубь дома и сели, как было приказано, на диван, лицом к чернеющему проёму двери; в сенях стукнуло, щелкнул замок. Кротов оглядывал комнату быстро привыкающими к темноте глазами и уже видел, что всё в этом доме устроено по-городскому, с хорошей мебелью и даже картинами – содержание не угадывалось во мраке, но правильные квадраты и прямоугольники темнели на серых стенах заботливо размеренным порядком.
Степан обозначился в черноте двери на миг блеснув белками глаз, оперся рукой о косяк; в другой его руке на уровне колен мерцало что-то тусклым металлическим блеском.
Убери ствол, не понадобится, – сказал Кротов.
– Зачем пожаловали? – Степан оставил кротовскую фразу без внимания.
– Виктор Александрович попросил.
Степан хмыкнул, отступил в темноту, раздался стук переставляемого стула или табуретки.
– Ну говорите, я вас слушаю.
– Я не могу разговаривать с человеком, если не вижу его лица, – сказал Слесаренко. – Перестаньте играть в прятки и включите свет, вас никто не тронет, я вам обещаю. Будьте мужчиной, Степан... Как вас по отчеству?
– Батькович, – донеслось из темноты. – Сидите и не двигайтесь. Встанете с дивана – вас разнесет в клочья.
– Снова шутишь, Стёпа? – спросил Кротов.
– Совсем не шучу.
У Кротова перехватило дыхание.
– Что ты делаешь, Стёпа?
– За жизнь свою борюсь, Сережа.
Вспыхнувший свет на несколько секунд лишил его зрения, и когда Кротов проморгался – поднять руки к глазам не хватило решимости, он словно окаменел на проклятом диване, – то увидел Степана, сидевшего на стуле по ту сторону дверного проёма с пистолетом в правой руке на коленях, стволом в сторону пришедших. Свободной рукой он вытряхивал из пачки сигарету. Был он в черных брюках и черной же плотной рубашке. Кротов посмотрел ему в ноги и спросил:
– А где сапоги твои, Стёпа?
– Сносились, Сережа.
– Ты, значит? Всё-таки ты? Зачем же врал-то? Или струсил?
– Велено было, – равнодушно ответил Степан и схватил зубами сигарету.
– За что вы убили Кулагина? – Задавши вопрос, Слесаренко подался корпусом вперед, диван угрожающе просел и скрипнул, и Кротов сделал инстинктивное движение рукой, будто хотел пригвоздить соседа к месту. Степан сказал с улыбкой:
– Не боись, там контакт надежный. Что, страшновато помирать в расцвете лет?
– Вы слышали вопрос? – слегка повысил голос Слесаренко.
– Вопрос неправильный.
Бросьте юродствовать, Степан, – сказал Слесаренко и скрестил руки на груди, переместив корпус к спинке дивана; Кротов прошептал ему почти не разжимая губ: «Ты можешь сидеть спокойно, твою мать?».
– А я говорю: вопрос неправильный.
– Извольте объяснить.
«Ну, блин, и разговор: как в дворянском собрании», – тоскливо подумал Кротов.
– Я не убийца, – обыденным скучным голосом пояснил Степан. – Я палач. Палач не убивает – он казнит.
– И вы «казнили» Кулагина?
– Да, – сказал Степан.
– Велено было? – Кротов с намеренной издёвкой повторил недавние Степановы слова, но тот лишь кивнул в знак согласия.
– И за что его «казнили»? То есть «приговорили» за что, за какие провинности?
– За дело, – сказал Степан. – Без дела не приговаривают.
– И вам всё равно, кого и за что убивать?
– Совсем не всё равно, – сказал Степан. – Я же вам объяснял, в чем тут разница.
– Кулагин был плохим человеком?
– Да.
– Докажите! – приказал Слесаренко, снова подавшись вперед и положив локти на колени.
Степан прикурил сигарету и убрал зажигалку в карманчик рубашки. Скуластое лицо его с мохнатыми бровями выражало терпеливую скуку.
– Вы же знаете, чем он занимался.
– Ну, в общих чертах, – не слишком уверенно сказал Слесаренко.
– Тогда чего спрашиваете.
– Но он же никого не убивал!
– Лично – нет. Но из-за него постреляли хороших людей.
– Вы можете рассказать об этом подробнее? – попросил Слесаренко, весь как-то обмякнув и сгорбившись. – Мне это важно, поймите.
– Могу, но зачем? Разве это что-то поменяет? Я вам сказал – это правда. Зачем вам слушать лишнее...
– Я уже дал слово, что ничего никому не скажу.
Степан поглядел на него понимающе и произнес с оттенком уважительности в голосе:
– Но ведь и я тоже дал слово.
Слесаренко помолчал немного, разглядывая сплетенные пальцы собственных рук, и сказал:
– Извините, не подумал.
– Слышь, Стёпа, – сказал Кротов, – и тебе эта работа по нутру?
Ответ последовал мгновенно, без колебаний и фальшивых интонаций, и именно эта простота и естественность Степанова ответа заставила Кротова вздрогнуть.
– По нутру.
– Ты и меня бы шлёпнул, если б «было велено»? – спросил Кротов больше по инерции, потому что ответ ему уже не требовался. Степан понял это и промолчал; сидели молча и Кротов с соседом, и в тишине вдруг послышался скрипучий шорох за окном. Степан шевельнул пистолетом и крикнул:
– Эй вы там, без глупостей! Не видите, что ли: люди мирно беседуют.
– Отойдите от окна! – сказал Слесаренко не оборачиваясь. – Вы страшный человек, Степан, но вы и несчастный человек. Зачем вы придумали себе это глупое робингудство?
– Потому что я вас ненавижу, – слегка изменившимся голосом, но всё так же спокойно ответил Степан.
– За что? – Слесаренко немного распустил узел галстука и начал рыться в карманах явно в поисках курева. Кротов достал свой «Бенсон» и ткнул им соседа в предплечье. Почему-то именно в этот момент он решил и поверил, что никакой бомбы в диване под ними нет и быть не могло.
– Вы разрушили всю мою жизнь, – сказал Степан, и Кротов даже поморщился от первой за весь разговор чужой и придуманной фразы. Слесаренко тоже уловил эту фальшивинку в Степановом голосе и произнес чуть-чуть снисходительно:
– Выражайтесь проще, Степан. Вы не на митинге.
– Я на митинги не хожу... Вы разрушили и разграбили Россию, вы пустили по миру народ...
– От кого-то я уже слышал эти речи! – воскликнул Кротов.
– Помолчите, Сергей, – отмахнулся Слесаренко, но было видно: Кротов попал в точку, и соседу это было крайне неприятно. – Оставьте вы народ в покое, Стёпа, расскажите лучше о себе.
Степан уронил сигарету на чистый, натурального дерева, матово блестевший наборный пол и растер её подошвой ботинка.
— Вот эти руки, – показал Степан, пистолет качнулся у лица и снова лёг на колени, – могли делать то, чего не мог делать станок. И я не вру. Моя работа в космосе летала. А потом пришли вы и сказали, что мои руки никому не нужны. И отправили меня в литейку, и то по блату, а так бы и вовсе под сокращение попал. И я вот этими руками, которыми на ощупь пол-микрона брал, не вру, таскал чугунные болванки. Но ведь и там зарплату не платили месяцами. И тогда кореш взял и устроил сторожем на автостоянку. Ну, блин, такая работа квалифицированная! Кореш научил, как начальство нагрёбывать: ставишь машину «чайника» по ту сторону забора, говоришь, что внутри все места раскуплены, а деньги с «чайника» себе в карман. У вас же вся жизнь на воровстве построена. – Степан сверкнул глазами. – Сверху донизу. Друг друга продаёте и нагрёбываете... Да всю страну уже продали американцам, теперь грызётесь между собой как собаки последние!..