– Опять вы обобщаете, – прервал его Слесаренко. – Ну, стоянка, а потом?
– Так стоянка – это почти охрана. Ружье дали старое, ижевское, я его починил, ну, заметили, стали стволы таскать на ремонт и профилактику. Вот так и попал в «бригаду».
– К Андрею?
– Ага.
– Ну а как... этим... стали? – неловко вымолвил Слесаренко, превозмогая нелепость вопроса.
– Об этом говорить не будем, – строго произнес Степан, и Слесаренко кивнул.
– Одинокий, значит, волк, – сказал Кротов, не чувствуя к Степану ни жалости, ни сострадания. – Эдакий, значит, санитар леса... Ты самый обыкновенный бандит, Стёпа, только с философией.
– Зря вы так, – произнес Слесаренко, но Кротов толкнул его локтем и повторил:
– Обыкновенный бандит. Ты эти вот хоромы на какие бабки построил, а? На рабочие, когда на космос вкалывал? Херушки. Дом-то свежий, я вижу, вся обстановка новая, один паркет твой дубовый чего стоит... И стул, на котором ты сидишь, «баксов» на двести тянет, если не больше.
– Да больше, больше, – сказал Степан и усмехнулся.
– Чего смеёшься? Ты же свой дом на крови поставил, а смеёшься. Гляньте, Виктор Александрович, – работа скульптора Шадра: «Пистолете глушителем – орудие пролетариата»...
Степан повертел пистолет в руках, рассматривая его как бы внове, потом наставил его на Кротова и сказал: «Бум!».
– Эй, мужик! – угрожающе крикнул один из амбалов за окном. – Еще раз так сделаешь – словишь пулю.
Степан удивленно поднял мохнатые брови, почесал левой рукой за ухом, вскинул пистолет и опять сказал: «Бум!», подержал его немного на весу и опустил. «Нет, – подумал Кротов, – в этом гадском диване что-то есть, жопой чувствую...».
Долго и молча глядевший в пол Слесаренко поднял голову, и Кротов увидел на его лысине редкие и крупные капли прозрачного пота.
– Вы убивали плохих людей, Степан, и вас можно понять, можно хотя бы постараться понять, если бы не две вещи.
– Какие? – спросил Степан и подмигнул Кротову.
– Вы убивали плохих людей по приказу таких же плохих людей, если не хуже.
– А второе?
– Людей убивать нельзя.
– На войне можно.
– Но вы же не на войне!
– С чего вы взяли? Мы с вами давно уже воюем. Партизанскими, правда, методами, но воюем. И воевать не перестанем.
– Пока – что? – поинтересовался Кротов.
– Пока народ не проснётся и не вернёт себе всё, что у него отобрали.
– Но ведь это гражданская война, – сказал Слесаренко.
– Да не будет никакой гражданской войны! – сердито выговорил Степан. – Вы же плесень, вас смахнуть – только тряпочкой провести. К тому же армия за нас, она стрелять в народ откажется.
– А меня? – спросил Слесаренко. – Меня-то за что? Я ведь не вор.
– Знаю. Но ты – власть, ты воровать разрешаешь. Так что извини, товарищ Слесаренко, ты, может быть, еще похуже господина банкира будешь в нашем понимании.
– Бред какой-то, – вздохнул Слесаренко и вытер лысину ладонью.
– Ну что, поговорили? – спросил Кротов. – Тогда нам пора.
– Если пора – вставайте, – проронил Степан.
– Ты отключи свою херовину вначале.
– А она не отключается! – Степан сказал это Кротову с каким-то детским восторгом.
– Кончай трепаться. Ты же мастер, ты же умный человек... Сам же подохнешь и дом разрушишь... Где семья жить-то будет?
– Откуда пришли – туда и уйдут. А насчет дома ты, банкир, прав оказался. Вот я и подумал: пусть пропадает к чертям собачьим. Зато с музыкой.
– А ты знаешь, Стёпа, что тебя твои же сдали? Что они бы тебя сами шлёпнули рано или поздно? – сказал Кротов и уставился в глаза Степану.
– Да знаю, конечно. – Ничего не было в Степановых глазах.
– И не обидно.
– Почему не обидно? Еще как обидно. Но со своими я бы как-нибудь разобрался. Так вы же десантников навезли... Эй! – крикнул он. – Десант задрипанный! Не замерзли еще, салаги?
В углу комнаты мелодично чирикнул телефонный звонок. Степан покосился туда, потом перевел взгляд на диван.
– Снимите трубку, – попросил Слесаренко.
– Вам надо – вы и снимайте.
– И думать не смей, – сказал Кротов и прижал ладонью слесаренковское толстое колено. – Стёпа, отключай херовину, нам пора уходить.
– Я остаюсь, – совершенно неожиданно для Кротова сказал Слесаренко. – А вы ступайте, Сережа.
– Кончайте, Виксаныч!..
– Идите, идите... А мы еще побеседуем тут со Степаном Батьковичем. Побеседуем?
– Давай вставай, – помахал рукой Степан. – Одному можно, не грохнет. Ладно, иди живи, родственничек, привет семье... Яйца не болят с тех пор? Шучу, однако...
– Вставайте, Сергей Витальевич, – произнес Слесаренко, убирая кротовскую ладонь со своего колена. – И попытайтесь остановить это сумасшествие.
И опять, как тогда на Кипре, когда балансировал на поручнях балкона над бассейном, ноги едва не подвели Кротова, пришлось вставать боком, опираясь рукой о диван, но он сумел выпрямиться и удержать равновесие. Он глянул влево и вниз, на большую лысую голову Слесаренко, и увидел, как голая рябая кожа снова покрывается каплями ото лба к затылку, и понял, что Слесаренко тоже страшно до чертиков; ему сразу стало легче, и он тихонько шлёпнул Слесаренко по затылку и пошел к выходу. В темных сенях из-под ног с диким мявом шарахнулась кошка, и еще ему померещилось, будто кто-то стоит неподвижно за большим старинным шифоньером, но он заставил себя не оборачиваться, дёрнул дерматиновую дверь и зашагал к калитке, остро чувствуя холодную свежесть открытого воздуха, напитанного запахами мокрого дерева и земли. Амбал за углом курил американскую сигарету, Кротов уловил дым вирджинского табака еще на подходе к калитке. Выйдя на улицу, он поскользнулся на глине и чуть не упал, ноги еще плохо слушались. Одна из машин, стоявших поодаль, коротко мигнула фарами, и Кротов побрел в обозначенном направлении, совершенно не представляя себе, что сейчас он будет говорить и делать.
– Спектакль окончен? – спросил его Юрий Дмитриевич, когда Кротов забрался внутрь на заднее сиденье. Андрея в машине не было, его место теперь занимал Геннадий Аркадьевич.
– Он говорит, что заминировал диван.
– Мы всё слышали, – сказал Геннадий. – Уверенности нет. Щупали сканером через стены – радиовзрыватель не обнаруживается, но там фон большой, фонит телефон и телевизор в режиме «стендбай», могли не прочитать сигнала. Но непохоже, непохоже... Правда, если в диване, то может быть и нажимного действия.
– Полюбоваться желаете, Сережа?
Юрий Дмитриевич повернулся к нему и протянул опутанный проводами черный предмет с мерцающим экраном размером в ладонь; Кротов всмотрелся и увидел плечо и затылок Слесаренко и сидящего лицом к нему Степана, криво шевелившего губами. Бородатый вынул из уха и передал Кротову темную каплю на тоненьком проводе.
– Слышимость прекрасная. Этот ваш Степан – интересная личность.
Он вставил «каплю» в ушную раковину и с полу-фразы услышал голос Слесаренко: «...ожет быть, чтобы Гарик, не верю...». Кротов с матом рванул за провод наушник и спросил бородатого:
– Просто так любуетесь или записываете?
– Ну конечно, записываем с двух точечных камер, как и положено, чтобы лица читались.
– Ментам или в сейф?
– По обстоятельствам.
– И всё-таки вы его, гады, поймали, – сказал Кротов.
– А как же, – горделиво ответил Юрий Дмитриевич.
– Да уж, – скромно потупился Геннадий Аркадьевич.
– В доме уже есть кто-то из ваших амбалов?
– А ты что, видел? – встрепенулся Геннадий.