– Из Тюмени, – сказал Виктор Александрович. – А ты откуда?
– Я-то отсюда. Мы все – отсюда. Это вы с Вайнбергами понаехали... Ты чего приехал-то? Чего тебе в Тюмени не сиделось? Тоже захотелось нашей нефтью торговать?
– Давайте по существу и без оскорблений, товарищи!
– Харитонов тоже посмотрел налево и направо строгими глазами, и в кольце крикнули: «Вайнберга давай, Вайнберга!».
– Нет, – сказал мужик в рубашке, – пусть ответит.
– Помолчите, Зырянов! – коротко рявкнул полковник. – На вас уже уголовное дело заведено, знаете?
– Это вы можете, это у вас быстро, – загорелый позэковски убрал руки за спину. – Давай, цепляй, начальник, это тебе не воров ловить, это просто – вот он я.
Слесаренко полуобернулся к Кротову; первый его зам ковырял песок носком черного ботинка. И внезапно Виктору Александровичу стало абсолютно все равно, что и как тут будет дальше.
– Ты хочешь знать, – сказал он загорелому, – почему я сюда приехал?
– Хочу, – сказал загорелый.
– Потому что предложили работу.
– А в Тюмени что, с работы туранули?
– Нет, не туранули.
– Тогда какого хрена?
– Ну ладно вам, Зырянов, – поморщился депутат, – не уводите в сторону вопрос. – Уголки воротника неновой и несвежей рубашки Харитонова топорщились гвардейскими усами, и депутат приминал их время от времени длинным пальцем.
Минуту, – сказал Слесаренко. – Я тебе отвечу.
– Ну, отвечай, – усмехнулся загорелый.
– У меня в Тюмени жена умерла.
– Когда? – само собою вырвалось у загорелого.
– Полгода назад. Нет, уже чуть больше.
– Извини, мужик, – сказал Зырянов. – Я врубился, извини.
– Послушайте, давайте сядем и поговорим спокойно! – воскликнул Харитонов, жестом тамады приглашая всех к столу.
Виктор Александрович уловил справа за плечом неясное движение чего-то темного и с блеском, повернул голову и едва не уткнулся носом в объектив телекамеры, тут же шарахнувшейся от него. «Уже снимают? Уже успел Лузгин? Какого черта все это?». Он увидел, как настороженно раскрылся и захлопнулся свободный от видоискателя глаз телеоператора.
– Не надо, уберите, – выговорил он сквозь зубы и пошел к столу, где суетящиеся тетки расхватывали и уносили в палатку последние тарелки и кастрюли.
– Тебя Воронцов пригласил? – спросил загорелый, когда расселись по обе стороны стола.
– Мы с ним знакомы еще по Сургуту, – Виктор Александрович чувствовал какое-то странное спокойствие. Все, что он думал и планировал сказать этим людям по дороге сюда, вдруг рассыпалось и потеряло значение.
– А дети где? – спросил Зырянов.
– Дети там, они уже взрослые, – ответил Слесаренко, не желая вдаваться в подробности, но испытывая к Зырянову и раздражение, и странную теплоту за этот глупый и ненужный разговор.
– Болела или как?
– Болела... Слушай, сменим тему...
– Извини, мужик, – сказал Зырянов. – Я врубился.
– Вы чо там шепчетесь! – закричали в кольце. – Мы слышать хотим! Кончай шептаться!
Через голову Слесаренко опустилась рука с проводами, возник на маленькой треноге черный микрофон с набалдашником из поролона, рука пощелкала по микрофону пальцем, и за спиной раздался гулкий электрический стук невидимых динамиков. И сразу возникла дистанция, стол как бы расширился и отодвинул сидящих напротив, и Виктор Александрович стал торопливо вспоминать, что он наприкидывал в автобусе, а Зырянов убрал локти со стола, откинулся и скрестил руки.
Харитонов повернул микрофон набалдашником к себе, царапанье треноги по столу отозвалось в динамиках противным грохотом. «Не трогайте микрофон, пожалуйста, раздался за спиной Виктора Александровича уверенный женский голос. – Всех будет слышно, не волнуйтесь». Депутат вздрогнул, протянул руку к микрофону и тут же отдернул ее и потыкал пальцем воротник.
– Обрисуйте обстановку, товарищ Зырянов, – сказал, не напрягая голос, Виктор Александрович и услышал себя из динамиков.
Загорелый уперся взглядом в микрофон.
– Положение дел с вопросом неплатежей... – Слесаренко даже вздрогнул, не узнав изменившийся голос Зырянова. – Неоднократные, значит, обращения коллектива... Комиссия, значит, по трудовым спорам, учитывая доведенность до крайности, ну, крайнюю, значит, доведенность с невыплатами...
– Чего ты херню городишь! Какая комиссия! Ты скажи по-нормальному! – закричали враз со всех сторон, и сразу несколько рук потянулись через плечи сидящих за микрофоном, и Зырянов, ругаясь, принялся эти руки расталкивать. Все тот же уверенный женский голос прорезался в общем шуме: «Юра, снимай, снимай!».
Виктор Александрович встал и замахал над головой руками.
– Товарищи! – выкрикнул он, когда немного стихло.
– Разрешите мне обрисовать ситуацию, а если я ошибусь, вы меня поправите.
Шум снова вспыхнул и затих, и обретший прежний свой голос загорелый Зырянов громко сказал:
– Пусть попробует!
Слесаренко пробежал глазами по лицам сгрудившихся людей, привычно выискивая те немногие, где светился бы интерес и хоть капля доверия к нему, и таких не нашел и расстроился.
– Я для вас человек новый, – сказал он, прислушиваясь к собственным грохочущим словам. – Но я знаю Север. Я знаю, что такое нефть и как она вам достается. Я знаю, что вы честно заработали свои деньги, и знаю, что вам их не платят.
– Ну и толку, что ты знаешь, – сказал Зырянов, и его голос тоже ворвался в динамики. Снова накатил шум, и Виктору Александровичу пришлось напрячь связки.
– Но вам повезло! – крикнул он с обреченной веселостью. – Вам повезло, что я здесь новый человек.
– Не по-о-нял! – Зырянов приналег животом на край стола, не выпуская ладоней из плена подмышек. – Объясни, начальник.
– Все очень просто. – Слесаренко помедлил, дожидаясь тишины. – В этом городе у меня нет ни друзей, ни родственников. Даже квартиры нет, я живу в гостинице. У меня нет акций «Нефтегаза». Я никому ничем не обязан, и мне никто не обязан ничем. У меня есть только одно – моя должность, которая мне досталась на короткое время... вы знаете по какой причине. Так вот! – Он погрозил толпе пальцем. – Денег вам дать я не могу – у меня их нет. Не я вам должен эти деньги, вы знаете.
– Да где, блин, Вайнберг-то? – крикнули в толпе и замолчали.
– Короче, я вам не сват и не брат. После выборов меня вообще здесь может и не быть. Придет новый мэр, наберет свою команду...
– Что с Воронцовым? – снова крикнули в толпе.
– Плохо с Воронцовым, – сказал Виктор Александрович. – Очень плохо. И вряд ли будет лучше. Да не орите вы! – гаркнул он во весь голос и погрозил уже не пальцем, а кулаком. – Ночью водку здесь жрете, а днем права качаете? – Он понимал, что балансирует на грани. – И нечего на меня руками махать, знаю: пьете, хотя и не все. Те, что на рельсах – не пьют, и я их за это вот так уважаю, – Виктор Александрович чиркнул ладонью у горла.
– Так вот, дорогие мои нефтяники и все остальные, ничего я вам обещать не могу. Ни-че-го! Кроме одного-единственного, – он замолчал, чувствуя кожей накат напряжения, и произнес, глядя сверху в глаза Зырянову: – Хотите знать правду?
Слесаренко поднял голову и огляделся.
– Вы все – хотите знать правду?
– Да кто ж не хочет! – вяло ответили из глубины людского кольца.
– Так вот, дорогие мои, я вам обещаю одно: вы будете знать правду! Мне особо ни делать, ни терять до выборов нечего. Но я обещаю вам за эти оставшиеся месяцы разобраться самым серьезным образом во всем, что происходит в городе. Разобраться и вам доложить. По каждому пункту: по зарплате, по жилью, по детским пособиям. По ценам, в конце концов. Ну почему у вас мясо в магазинах дороже, чем в Сургуте?
Со всех сторон ему закричали про мафию: все схвачено, засилье пришлых торгашей... Виктор Александрович заставил себя смотреть на лица, а не рты, потому что иначе становилось страшновато.
Он снова дождался относительной тишины и поднял руку, словно на присяге.
– Все, что узнаю я – узнаете вы. И тогда вы решите, как будет жить город и кто станет его мэром. Договорились? Я спрашиваю: договорились?