– Договорились, – сказал Зырянов, вставая и протягивая руку. Виктор Александрович пожал ее и так держал, не выпуская.
– Тогда у меня к вам, товарищи, первая просьба.
Он вздохнул поглубже, ожидая взрыва. – Уйдите, пожалуйста, с рельсов.
Зырянов с силой выдернул руку и сел на скамейку, разочарованно качая головой. Толпа взревела и придвинулась, поверх толпы Слесаренко увидел, что люди на рельсах трясли в его сторону кулаками и плакатами. Тогда он сгреб со стола микрофон и влез на скамью, как бы подставляя себя целиком под нарастающий шквал. Краем глаза он увидел, что полковник Савич пробирается к нему сквозь толпу, толкаясь и что-то крича, и когда голова полковника приблизилась, он вытянул руку, в какой-то миг чуть не свалившись со скамейки, снял с этой головы фуражку и водрузил на себя.
Вокруг оторопело примолкли, и стало слышно, как от насыпи что-то кричат по слогам на три такта: «Га-га-га! Гага-га!». Виктор Александрович догадался: кричали Вайнберга.
– Все, что у меня есть, – сказал он в микрофон, стараясь сдерживать голос, – это моя должность. И должность эта, как фуражка: дали – сняли. Если вы не уйдете с рельсов, меня уже завтра снимут с работы, как не обеспечившего в городе законность и порядок.
Слесаренко снял фуражку и протянул ее полковнику. И тогда я уже не смогу сделать для вас ни-че-го. Я уеду в Тюмень или дальше на Север, а вы так и будете барахтаться в собственном дерьме. Вы этого хотите?
– Мы хотим нормально работать, – ответил ему Зырянов, – получать свои деньги. Вот пусть Вайнберг сюда придет...
– Да, кстати, где он? – спросил Слесаренко, с высоты оглядываясь на свою молчащую свиту. Полковник Савич пожал плечами, вертя в руках фуражку. – Я с утра дал команду его разыскать.
– Вайнберг в мэрии, – раздался голос Кротова.
Виктор Александрович отыскал взглядом своего первого зама, и тот показал пальнем в землю, а потом сложил руки крест-накрест, и Слесаренко понял: сюда, к пикетчикам, президент компании ни за что не приедет.
– Вот и отлично! – Виктор Александрович повернулся к загорелому. – Товарищ Зырянов, берите с собой двух– трех человек, приглашайте уважаемого народного депутата, и сейчас же едем разбираться с вашим начальством.
– Мои люди останутся на рельсах, – угрожающе отрезал загорелый. Слесаренко поднес к губам гранату микрофона:
– Я все сказал. Теперь решайте.
Он посмотрел вниз, куда бы спрыгнуть, и люди попятились, освобождая клочок умятого подошвами песка. Он соскочил в песок, слегка опершись на поданную Савичем руку; девица с накрашенным лицом отобрала у него микрофон и тут же сунула его чуть ли не в нос Виктору Александровичу: Можем ли мы расценивать ваше сегодняшнее выступление как первую заявку на участие в будущих выборах?
Позади девицы выплыло многозначительно прищуренное лицо Лузги на с зажатой в зубах сигаретой.
– Вы торопитесь, уважаемая, – Лузгин суфлером поднял бровь, изображая непонимание. – Выборы еще далеко, а проблемы – вот они, перед вами. – Лузгин опустил бровь и тихонько похлопал в ладоши. – Давайте-ка жить по порядку, тогда и к выборам придем достойно, с полным пониманием. Спасибо.
Он пошел к машинам, не оглядываясь и не спеша. Сбоку забежал Федоров, забормотал торопливо про Вайнберга, потом их на рысях обогнали телевизионщики и Лузгин вполуобнимку с теледевушкой, скакавшей по песку на каблуках.
У микроавтобуса он остановился и зачем-то попинал ногой упругую и гулкую резину колеса. Его тронули за плечо, он обернулся – это был Зырянов.
– Вас как по имени-отчеству? – спросил Слесаренко.
– Николай.
– А по батюшке?
– Михайлович.
– Судя по фамилии, вы местный.
– Из Пойково. А вы сургутский?
– Почти земляки, – сказал Виктор Александрович.
– Я вот подумал: а чего мелочиться? – ни к селу, ни к городу сказал вдруг загорелый с возбужденной решимостью. – Если вы нам сегодня не врали... ну, насчет правду узнать... если получится, зачем уезжать-то? Давайте сами выдвигайтесь, мы вам подписи махом соберем. Глядь, это местное ворье...
– Давайте без мата, – тихо сказал Слесаренко. – Без мата – раз и навсегда.
– Так, глядь, здесь же как в армии – без мата и гвоздь не забить.
– Без мата, – повторил Виктор Александрович. Какие выборы, товарищ Зырянов? И так все летит к... такой-то матери.
– Ага! – Зырянов засмеялся.
– А я что, не северянин? – развел руками Слесаренко. – Скажите мне честно и откровенно, Николай Михайлович: Вайнберг хоть чуточку прав?
– То, что деньги не платит?
– Нет. Насчет сокращения. И не смотрите на меня, как Мюллер на Штирлица. Я ведь знаю, с чего все это началось. – Он кивнул головой в сторону насыпи.
– Ну, вот, – хмыкнул Зырянов. – А мы, значит, вас...
– Он махнул рукой и отвернулся.
– Подождите обижаться, – Виктор Александрович за плечо развернул к себе загорелого. – Я ведь сказал, что хочу узнать правду. Вот вы мне первый ее и расскажете.
– Только всю, а не просто свою половинку. По-другому у нас не получится.
– Да вам этот Вайнберг так мозги запудрит...
– А вы, Николай Михайлович, сядете рядом и будете мне помогать, чтобы не запудрил. Договорились?
– Слабо верится, начальник... – Зырянов помахал рукой, подзывая кого-то. – А насчет жены – извини, я не знал.
– Никто не знал, – сказал Слесаренко.
Никто не знал, и прежде всех сам Виктор Александрович, когда опять повез жену в больницу – сказали: планово, год после операции, проверим и подлечим, – что будут резать снова, а потом снова и снова, и – это вяжущее мысли пустое слово «отторжение», и страшно дорогой интерферон, похоронная сдержанность медперсонала и его собственное упрямое непонимание грядущего и очевидного, как последний рубеж: пока он не поймет и не смирится – не будет страшного, однажды ему скажут: «Все в порядке», он привезет ее домой; и он привез, но не домой. И дома не стало, дом исчез, остались лишь неслышимые звуки и приметы вчерашней жизни, о которые он спотыкался. Рядом двигались тени детей и знакомых, как будто в параллельном мире. И, странно, отвращение к спиртному. Он вдруг забыл курить, а когда вспомнил и захотел мучительно, до задыханья, то наказал себя отказом, как будто это наказанье могло обмануть и облегчить душу. А потом позвонил Воронцов, и он прилетел сюда, на Север. И сейчас он влезал, сгорбившись, в микроавтобус и думал: как все повторяется! Давно ли он пытался усмирить такой же митинг на улице Первомайской, напротив тюменской мэрии, где он работал, и его еще ударили до крови – тетка ударила, стерва, и он отмывал кровь с рубашки в служебном туалете, прежде чем идти домой, и как испугалась жена, когда он пришел, и какое у нее было милое лицо, поглупевшее от испуга, а вот сегодня обошлось, сегодня бы она не испугалась.
– Высший класс, – крикнул Лузгин, пробегая мимо.
– Кто это? – спросил Зырянов, и Слесаренко начал придумывать, как ему ответить попроще, и думал так долго – они расселись и поехали, – что отвечать уже не было смысла.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Вайнберга в приемной не оказалось. Завидев приближающегося шефа, секретарша встала и, наклонившись через стол и вытягивая шею, сказала что-то, почти не разжимая губ. Слесаренко повернулся и недовольно посмотрел на Кротова.
– Он в вашем кабинете, Сергей Витальевич. Пригласите его сюда, пожалуйста.
Кротов кивнул и быстро вышел в коридор.
В здании мэрии он делил «спарку» на двоих с заместителем мэра по финансам Безбородовым. «Спаркой» назывались два кабинета, соединенные общей приемной и общей, в служебном смысле, секретаршей. Кротов знал, что в интимном смысле худенькая Валечка обслуживает Безбородова, а его, Кротова, боится и стесняется, но ему было наплевать: лишь бы не путала бумаги и была на месте, когда надо.
– Там Вайнберг, Сергей Витальевич, – почти шепотом сказала Валечка, ожидая нагоняй. Кротов подмигнул ей, и Валечка покраснела.
Президент нефтяной компании «Севернефтегаз» Леонид Аркадьевич Вайнберг, сорока двух лет от роду, кандидат экономических наук и кандидат в мастера спорта по борьбе дзюдо – «Все кандидат да кандидат, – подначивал его Кротов, – когда же состоишься, Леня?», – сидел в гостевом кресле и читал английский деловой журнал, оставшийся у Кротова после недавнего визита делегации из компании «Шелл».