Витя ждал, что со дня на день все наладится, но с каждым днем становилось только хуже. Он недоумевал, куда подевались врачи, милиционеры, военные – те, кому положено наводить порядок, пока не понял, что вот эти самые людишки, путающие «надысь» и «намедни», они все и есть – психиатры, бойцы ОМОНа, солдаты внутренних войск…
Ходили слухи, что в деревнях жить легче, – там и огород, и куры с кроликами, и отморозков поменьше, но Витю никуда особо не тянуло. Он привык жить в городе, как и миллионы других – голодных, запуганных, подчиняющихся любой гниде с ружьем. Они все продолжали на что-то надеяться, и в этом нудном, пустом ожидании продавали последнее, а потом и самих себя.
У Виктора никогда не было сестры. Нигде, ни в одном из слоев, которые он успел посетить. Здесь она была, и он превратил ее в проститутку…
Мухин свернул во двор и остановился. В висках и в затылке ухала тугая невыносимая боль, грудь не поспевала за легкими, и они бились о ребра, как разрезанный, но еще не сдохший карп. Да, бегать он не привык. Клянчить окурки, торговать сестрой, носить на лбу «суку» и откликаться на «Суку» – это другое дело, это легче…
Всего полтора года, чтобы опуститься так низко. Виктор не мог поверить, что это он, а не кто-то другой, что все это с ним, а не с персонажем из брутального детектива. Полтора года – от «суки» на лбу до полной ссученности. Привык…
Мухина даже не очень удивляло, что в этом слое ему на десять лет меньше. Выходит, здесь его родили позже… Сейчас он думал совсем о другом. Он пытался найти хоть какое-то оправдание тому, что сделал, или наоборот, не сделал вовремя. Молодость, недомыслие, слабая воля?.. Кого это интересует? Молодость пройдет, а «сука» останется – не наколка, так имя. И с ним – жизнь.
Единственное мыслимое объяснение – это психическая неполноценность того, кто здесь обитал. Единственный способ его не презирать – это не считать его человеком. Удобно. Но не убедительно. Не считать человеком себя – невозможно.
В дальнем углу двора послышалась какая-то возня, и узкая арка, возле которой стоял Виктор, отразила обозленные голоса. Из всех реплик он разобрал только возглас «сука!», но в данный момент это относилось не к нему. Тем не менее, Мухин испугался и юркнул в пустое окно подвального этажа. Оттуда, как из ДОТа, он наблюдал за тремя мужиками, волочившими молодую женщину.
Когда-то это был глухой двор с единственной аркой, но люди сочли, что обходить дома по кругу – слишком большая морока, и прорубили в кирпичном заборе отверстие. Примыкавшая ко двору типография по понятным причинам не работала и после бойни за старый ручной пресс опустела окончательно. Победители добили раненых и укатили трофей на телеге. Побежденные остались лежать в переплетном цехе, и через два дня жары на территорию типографии уже не мог зайти никто.
Вот через эту территорию ее и вели – худенькую брюнетку в серой телогрейке, подпоясанной бельевой веревкой. Женщина шла не по своей воле, но и сопротивлялась скорее для проформы – все равно никто не поможет.
Каменный мешок – три здания старой постройки и высокий забор типографии – смотрел на это равнодушно, точнее, не смотрел вовсе. Большинство окон со второго по четвертый этаж были заколочены кровельным железом, на первом и пятом никто, как правило, не жил – холодно, да и опасно.
Женщина начала упираться сильнее, даже что-то крикнула, но из домов не отозвались. Если кто и глянул в щелочку, то немедленно отпрянул: у одного мужика в рваном милицейском кителе висел на плече карабин.
Виктор отвернулся от окна и суматошно зашарил глазами по полу. Комната была завалена разным хламом, и чутье подсказывало: что-нибудь толковое тут найдется непременно. Мухин, еще не осознавая своего замысла, подхватил кусок проволоки и метнулся в смежную комнату. Проволока пригодится всегда, а вот что к ней…
А к ней – обрезок трубы, догадался Виктор, но по-прежнему как-то отстраненно, не вполне понимая, о чем речь. Труба с обеих сторон была забита землей, и это ему особенно понравилось. Мухин поднял половинку кирпича, обернул ее в рваный полиэтиленовый пакет и застыл, соображая, что же дальше. Трубу и кирпич надо сложить вместе, но этого недостаточно… Будильник!
Часы Сука рассматривал исключительно как средство обмена, сам он давно научился определять время по небу. За будильник он планировал выручить от семи до десяти картофелин или двух-трех голубей. Обойдется, сука.
Виктор примотал часы к кирпичу и вставил между ними кусок трубы – получилось натуральное взрывное устройство из среднего фильмеца, которые в изобилии крутили по ящику до прихода Дури. Стрелки он перевел на «11:55», будильник поставил ровно на двенадцать.
Во дворе раздался хлопок – то ли грохнула дверь подъезда, то ли что-то упало с крыши. Из аванса, выданного за сестру, Мухин торопливо выбрал бычок подлиннее и прикурил от располовиненной спички – один из многих навыков, приобретенных в дисбате. На улицу он вышел солидно – с загадочным выражением лица и с остатком «Мальборо» в зубах.
Небрежно помахивая миной, как типичный камикадзе из того же кино, Виктор оглядел двор в поисках женщины. Он ее отобьет, как – неизвестно, но он постарается. Возможно, это будет первое благородное дело во всей его сучьей жизни.
Женщину он нашел почти сразу, но отбивать ее было поздно: она лежала возле стены, лежала не шевелясь. Одежда на ней осталась нетронутой, троим ублюдкам от нее было нужно вовсе не это. Они ее просто застрелили. Потому и волокли ее сюда, в тихий двор, подальше от народа, – убить молодую красивую женщину прямо на улице никто бы не позволил. Молодую и красивую хотелось каждому, и цена на них постоянно росла.
Виктор отбросил кирпич и сел на землю. С приходом Дури, когда косметика стала недоступной, женщины катастрофически быстро разделились на действительно симпатичных и на тех, кто только прикидывался. Эта – не прикидывалась. С немытыми волосами, торчавшими, как вороньи перья, с кривым рубцом на щеке, она все равно была красивой – по-настоящему красивой. Веки с длинными ресницами были опущены, Виктор не решился к ним притронуться, но он мог бы поручиться, то и глаза тоже прекрасны – наверняка темные, карие или черные. Рот был отрыт, точно, когда ей пальнули в грудь, она еще что-то говорила. Тело, даже под ватником, казалось тонким, но не хрупким. В ее позе и после смерти оставалось что-то упрямое и вызывающее. Солнце закатилось за крыши, и на ее лицо легли бледные тени, – от этого женщина стала как будто старше, хотя как раз она-то теперь и не состарится… Ей было, наверно, лет тридцать, когда ее убили – в пустом дворе, рядом с бесхозной типографией, под молчащими окнами.
В арке загромыхали подкованные сапоги, и Виктор заметил бритого. Мужик с пулеметными лентами шел прямо на него, по пути вытаскивая из кармана какую-то железку, скорее всего – пистолет.
Мухин мог бы ползти на коленях и молить о пощаде, или смыться через дыру в заборе, но ни того ни другого он делать не пожелал – именно потому, что оба варианта сулили продление жизни. А в этом он не видел смысла. Он был благодарен бритому за предстоящий выстрел. За избавление он с радостью отдал бы все, что только имел, – четыре окурка, горсть расщепленных надвое спичек и будильник, который вот-вот зазвонит…
Глава 8
– Я просил тебя подождать пятнадцать минут…
Голос звучал нигде, даже не в пустоте – здесь и ее-то не было. Да и в существовании самого голоса Виктор сомневался.
– Всего пятнадцать минут…
– Кто ты?! – выразил Мухин немой вопрос.
– Как и ты – покойник.
– Ты тоже перекинутый? Это ты со мной разговаривал? Недавно, когда я…
– Мы не разговариваем, мы общаемся. Да, я с тобой общался.
– Я думал – померещилось…
– Я тоже хотел бы думать, что вы мне все мерещитесь. Надо пообщаться иначе, вживую. Надо встретиться.