– Петруха! Просыпайся! – К этому голосу подошла бы черная окладистая борода, классическая такая бородища, как у батюшки. – Слышь, нет? Сегодня Ку Клукс Клан на вахте, он сов не любит.
С добрым утром, Петя.
Он открыл глаза и осмотрелся. Почему палата? Почему больница? Не болит же ничего.
Бородатый водил мизинцем по заляпанному стеклу.
Придурок какой-то, подумал Петр и, хрустнув лопатками, взял со стула байковые брюки.
– В шахматишки перед завтраком, а? – Предложил тощий старик, потрясая пешками в сложенных ладонях. – Блиц, для разминочки, а?
– Кто еще телится? – Раздалось из коридора. – Подъем!
Дверь распахнулась, и на пороге возник мужчина в ослепительно-белом халате и высоком поварском колпаке. Если его натянуть до подбородка и прорезать две дырки…
– Кто еще в койке? Привяжу до вечера! Слушай расписание: десять ноль-ноль – Караганов, одиннадцать ноль-ноль – Зайнуллин, двенадцать ноль-ноль – Полонезов. Шахматы здесь оставишь, понял? Вопросы?
– Нету, – тявкнул дед.
– Да он мужик ничего, – заметил Борода, когда Ку Клукс Клан ушел будить остальных. – Строгий, дисциплину уважает. С нами без этого нельзя.
– Топтал я такие строгости, – заявил чернявый парень с подвижным лицом и длинной шеей. – Сука, за такие строгости – в глаз напильником!
– Курить охота, – сказал Петр. – У кого-нибудь есть?
– Давай знакомиться, – сказал чернявый. – Вон те – Вовчик с Сашкой, от армии отлынивают, это – Сережа, я его зову «художник, что рисует смерть», а там Полонезов. Откликается на «Гарри», не вздумай с ним играть. Ну, а я Ренат.
– Зайнуллин, – почему-то добавил Петр. – Помню.
– Правда? Ну, поздравляю! – Искренне обрадовался тот. – А еще чего помнишь?
Петр обвел палату унылым взглядом. А больше – ничего…
Пересекая коридор, он автоматически отметил пути отхода: окно, другие палаты, столовая, бронированная дверь на засове. Все – не годятся. На окнах решетки, а у выхода – дежурный мордоворот. Без шума не снять.
В уборной стояла такая вонь, что Петр закашлялся. Кто-то постоянно лил мимо чаши – вычислить бы гада и ткнуть харей в лужу. Стены покрывали многочисленные, но однообразные граффити. Надписи, как Петр заметил, делились на две категории: дешевые сентенции вроде «кто Я?» и «когда Я проснусь?», и автографы всяких психопатов. Из наиболее свежих выделялись «Морозова», «Батуганин» и «Панкрашин» – видимо, последнее поступление. Странно, но эти три фамилии были нацарапаны одним почерком. Петр почитал еще, но, спохватившись, выбросил эту ерунду из головы. Он с грехом пополам умылся и, посмотрев в зеркало, огладил щеки. Терпимо. Похоже, вчера брился…
Кто брился – он? Вчера?! Не было этого.
Петр снова потрогал лицо, будто сомневаясь в его подлинности. Вчера – брился. А кроме того: ел, справлял нужду, с кем-то разговаривал, делал что-то еще… Жил. Целый день. Где все это? Вчера – ничего. Пусто. Зацепилось вот: Зайнуллин, остальное выдуло, стерло.
Мутное, в несмываемых крапинках стекло отразило растерянную морду. Короткая стрижка, безумный взгляд карих глаз и неровный нос. Первый раз перебили в драке – давно, еще в юности, но тогда врачи поправили. Второй – сам виноват: не удержался на броне, когда БТР тормознул перед…
Перед чем?
Ему показалось, что из глубин разрушенной памяти всплывает какая-то картинка – яркая, сочная. Через секунду она проявится полностью и уже останется с ним навсегда…
Дверь грохнула, и в туалет вошли Сашка с Вовчиком. И все улетучилось – окончательно и бесповоротно.
– Какого черта?! – Рявкнул Петр.
– Так я же это… – стушевался Сашка. – Ты же курить просил.
– Ну?!
– Сейчас, погоди.
Он залез на унитаз и, дотянувшись до трещины в стене, вынул из нее две сигареты.
– А этот зачем приперся? – Кивнул Петр на Вовчика.
– Мы вот что, Петя. У нас к тебе просьба.
– Ну? – Нетерпеливо повторил он.
– Ты мне недавно по башке треснул. А на следующий день у меня энцефалограмму снимали – результаты очень хорошие получились. В смысле, плохие. В общем, какие надо. А завтра Вовчику идти, ему бы тоже не помешало…
– Чего? В репу закатать?
– Ну да, – подтвердил тот. – Только не насмерть, и чтоб дураком не остаться. В меру так. Можешь?
Петр усмехнулся и без дальнейших расспросов впаял Вовчику правой в скулу. Удар он рассчитал килограмм на шестьдесят, больше не требовалось. Доброволец отлетел к стене, но быстро пришел в себя и, тряхнув головой, молча удалился.
– Спасибо, – сказал Сашка, направляясь вслед за другом.
– Если что, подходите еще, не обижу.
Петр посмеялся и, докурив сигарету до половины, забычковал. Однако его отвлекли. Что он там про БТР?.. Нет, уже не удастся, сбили. Вот, гады!
По руке разливался сладкий зуд. Руке было приятно – она сделала что-то привычное, то, что умела делать лучше всего, и теперь, как служебная псина, ожидала поощрения.
Поездки верхом на броневике и поставленный удар. И уверенность в том, что накачанный лакей у железной двери – это не проблема. Но вот за дверью – что за ней? А вдруг пост? Тогда заложники, человек пять. Потребовать документы, оружие, машину и беспрепятственный проезд… куда? И на кого паспорт выписывать – на «Петруху»?
Он надорвал оконный утеплитель и сунул окурок в щель между рамами. Хоть это в мозгах удержится? Через коридор было слышно, как загремели тарелки, и Петр, прополоскав рот, поперся за утренней овсянкой.
– Еремин, после завтрака – в комнату отдыха, к тебе тут пришли, – объявил Ку Клукс Клан, заталкивая в столовую низкую тележку.
Половина больных оторвалась от трапезы и уставилась на Петра.
– Чего спишь? – Бросил Ренат. – Это тебя.
Петр отодвинул кашу и, проглотив ячменный напиток, встал из-за стола.
– Лекарство не забудь, – предупредил санитар.
Запивать было нечем, и Петр хотел оставить таблетки на потом, но Ку Клукс Клан преградил ему дорогу и строго произнес:
– При мне. Чтоб я видел.
Петр закинул колесики в рот и с хрустом разжевал.
– Молодец, – нехорошо улыбнулся санитар. – Теперь свободен.
– Ты покажи ему, где комната отдыха, – попросил Ренат. – Он же забывает.
– Сам найдет, если захочет, – осклабился тот. – По запаху.
Петр тяжело посмотрел на санитара, но не ответил. Рано.
– Здравствуй, Петенька, – молвила какая-то серая женщина с большой хозяйственной сумкой. – Я тебе пирожков принесла. И курочку.
– Здравствуйте, – сказал он и увидел, что лицо женщины потемнело еще больше. – Вы чем-то расстроены?
– Нет, нет, что ты. У нас все хорошо. Ну, как ты здесь?
– Мы знакомы?
– Петенька, я Люба, – трагически произнесла она и, вздохнув, добавила. – Твоя жена.
Вот так номер. Он откровенно рассмотрел посетительницу – невзрачная, изможденная. Волосы неухоженные, с сединой. Морщинки. Маленькие, сухие – по всему лицу. Да она ему в матери годится!
– Жена, – повторила незнакомка. – Люба… Кирюшку тоже не помнишь? – Без особой надежды спросила она.
– А кто это? Брат?
Люба достала платочек и приложила его к носу. Неуверенно погладила Петра по руке.
– Кушаешь нормально?
– Нормально, – отмахнулся он и, чтобы хоть чем-то ее порадовать, сказал. – Как дома? Что новенького?
– Да что… А! Кирюшка документы подал. В августе экзамены.
– Куда?
– В приборостроительный какой-то. Я не слежу. Пока с работы вернешься, пока приготовишь… Там зато кафедра военная есть. Бронь.
Петр встрепенулся, но разговор был о другой броне, совсем не о той, с которой он, не удержавшись при торможении…
Дальше – черная вата.
– Люба?
– Да?
– Ты прости, но… посмотри на меня. Нет, посмотри внимательно. Я точно тот, за кого ты меня принимаешь? Ты в этом уверена?
Женщина коротко взглянула ему в глаза и разрыдалась.
– Ты, Петенька, ты. Я Валентину Матвеичу фотографии принесла, он так велел. Он сказал, это тебе поможет. Там дача наша, и мы с тобой на качелях. Ты их сам варил. А Кирюшка красил. Помнишь?