— Боже… — невольно вырвалось у Рей. — Что же это такое…
Они дрейфовали на фоне лоскутного неба, а под ними, на грешной земле… Черный остов мощного танка зарылся носом в густую желтую траву. Пушку почти оторвало, она свисала вниз, как сломанная человеческая рука, а все антенны смело, как ураганом, отчего бронированная махина казалась голой. А самое страшное, то, что Рей видела отчетливо, как через бинокль… Багровая полоса на боку, проходящая наискось, неровно, и пропадающая где-то с другой стороны, что была скрыта от взгляда…
«А как же рассказы о том, что у повстанцев нет тяжелого вооружения? Выходит, Адам говорил правду?!»
Девушка, испуганно озирающаяся по сторонам и слушавшая глухие удары собственного сердца, хотела поговорить с Димом, рассказать о том, что видела, о словах Адама Голода, о страхе и знаках… Но не решилась. Не зная, что ответит парень, не зная, какого ответа ждет она сама… Рей промолчала, с глупым видом уставившись в темнеющее небо за тонким пластиком окна. Она смотрела, но пейзаж ускользал, оставаясь где-то позади, она пыталась думать, но мысли разбегались, ехидно посмеиваясь, она пыталась слушать свои чувства, но лишь боль от ударов сердца отдавалась во всем теле.
Никогда еще Рей не чувствовала себя такой одинокой.
Сначала прикосновение. Мягкое и нежное, трепетное, как бабочка, севшая на цветок. Кажется — стоит только пошевелиться и оно исчезнет, пропадет это легкое тепло, это ощущение близости, словно одна кровь течет в двух телах, словно одно сердце бьется, задавая ритм жизни. Потом чувство покоя. И защищенности. Стены, отделяющей от мира, близкой и родной стены. Как плечо, поддерживающее в трудный момент, как твердая спина, защищающая спину, как слово, не исчезающее в пустоте, не сказанное напрасно… И, наконец, пришло осознание. Незыблемое, словно было всегда, и цельное, как гранитная плита, закрывающая вход в сокровищницу. Острое желание вдохнуть свежий воздух гор, обжечься леденящим холодом и взобраться на ту вершину, где еще не бывал прежде…
А потом наваждение схлынуло, унося с собой память о мертвом небе и смертельно раненом танке, остужая мысли и чувства… Калейдоскоп серых теней остановился, и Рей открыла глаза.
— Ты… в порядке? — спросил смущенный Дим. — Адово семя… Ты вдруг впала в транс, как Иввианский медведь во время спячки, я пытался до тебя докричаться, но бесполезно. Ты даже не шелохнулась и я… Попытался тебя разбудить.
Парень, из самоуверенного головореза в один момент превратившийся в растерянного курсанта, нерешительно отступил на шаг назад. Затем отвел глаза в сторону и попытался слабо улыбнуться, но получилось лишь жалкая гримаса, как у солдата, окруженного повстанцами и оставшегося без единого патрона, без единой запасной обоймы…
— Ты… не сердишься?
— На что? — искренне удивилась Рей. — Мне тебя благодарить стоит… Что избавил от кошмаров. Пригрезилось же… Наверное, лес уже действует.
— Наверное…
Дим неуверенно кусал губы. Он не думал, что девушка может его обманывать, да и зачем ей говорить неправду? Но… сомнения глодали и без того не очень-то спокойное сознание, а вопросы плодились, как серые крысы — быстро, просто ошеломляюще быстро.
— Дим? Ты чего? Я же не сержусь. Правда. Даже наоборот… Я рада.
Она мечтательно посмотрела на темное небо — не стараясь там что-то увидеть, напротив, желая уйти на секунду-другую от мрачных красок внешнего мира, помечтать и… Почувствовать вновь то прикосновение, пусть как плод своего воображение, пусть как эфемерный отблеск прошлого… Недавнего, но безвозвратно ушедшего. А еще…
— Знаешь, Дим, со мной никогда такого не было, — губы Рей изогнулись в тонкой и нежной, будто не принадлежащей этому миру, улыбке. — Драки, бесконечные поиски еды и крыши над головой, грязная рваная одежда и люди, которые были хуже самых никчемных тряпок. Я всякое повидала, многое помню… Но еще больше постаралась забыть, спрятать в самых тайных уголках памяти. Все… плохое.
Девушка тихонько, так, чтобы Дим не услышал, вздохнула. Ей не хотелось лишний раз тревожить нервно переступавшего с ноги на ногу юношу, но и спокойно говорить она не могла. Не получалось…
— Понимаешь… — продолжала «курсант Мерри». — Если удалось сытно поесть — уже хорошо, если есть где спрятаться от дождя и холода — совсем замечательно, а если и денег дали за выполненную работу… Так вообще просто сказка. Я жила… подобным образом… — она запнулась, с трудом извлекая из себя нужные слова. — Много… Очень много лет. Я даже не помню, когда было иначе…
Неровная тень шаттла проскользнула над ними, заглушив слова мертвым дыханием двигателей. Темные стрелы деревьев зашелестели, теряя листья и время, а сонный лагерь готовился к отбою, который должен был наступить с минуты на минуту…
— Тебе, наверное, легче, — холодный искусственный свет косо падал на лицо Рей, кожа казалась блеклой, а зрачки залила чернильная тьма. — Ты не видел всего этого… Всей той мерзости, на которую способны люди… Того зловонного дна, без проблеска надежды и цели… Понимаешь… Я каждый день думала только о том, как прожить следующий. А каждый следующий — что со мной будет еще сутки спустя. Наверное, меня можно назвать очень рациональной и расчетливой, похожей на волка, что зарывает в землю недоеденную добычу. Наверное, я и была тем волком, точнее волчицей — безжалостной, хитрой, живучей.
Темарис, Катастрофа, убитые страхом родители… Да, их расстреляли военные, которые боялись, что они привезли из канувшей в Лету Греции какую-нибудь чуму… Чуму… Если мои родители и привезли что-нибудь, то лишь свою дочь. Девочку, которая в раннем детстве осталась одна, которая, когда ей исполнилось шестнадцать, узнала правду о своем происхождении. О… тот человек долго кричал, ведь он был одним из убийц, хладнокровным и жестоким… Он растерял весь свой гонор и от него осталась только отчаянно вопящая оболочка.
Глаза девушки недобро сверкнули… Наверное, просто луна отразилась в этих темно-зеленых омутах.
— Дальше было проще, — Рей все говорила и говорила, будто слова дарили ей утешение. — Рассказывать особо не о чем… Я промышляла, чем придется, думала только о себе, о своих потребностях… Почти животных. Еда, вода, крыша над головой… Много ли бродяжке надо? Как перекати поле, вечный странник на тропе жизни, я скиталась от города к городу, от беды к беде. Не было дня, чтобы Мери Рейнольдс не попадала в какую-нибудь заварушку… Считая это нормой, прозой жизни.
— Негусто, правда? — девушка вдруг посерьезнела, ее голос потерял торжественную мрачность и стал пустым. — А еще были книги. Старые… Я находила их, где только можно — потрепанные фолианты и пахнущие свежей краской копии, записи в электронных архивах и просто карты памяти, завалявшиеся в шкафу. Я проглатывала строчки, страницы, повести и романы, как истомленный жаждой кочевник глотает ледяную воду из прозрачного, как мысли праведника, ключа. Я читала запоем, часами не могла оторваться… Заканчивая одну книгу приступала к следующей. Это было… моим единственным развлечением. Тем, что придавало моей жизни хоть какой-то смысл.
— А потом… — она замолчала и долго смотрела на Димаса. — Потом меня попросили устроить небольшой маскарад в академии, притворившись юношей-курсантом. Неделя-две, не больше… Это обещало быть легкой прогулкой, не работой, а сказкой, за которую должны еще и щедро заплатить. Поначалу все шло гладко — фальшивые документы с блеском и фанфарами выдержали тщательную проверку, меня допустили до занятий, не заподозрив в худощавом юноше замаскированную девушку. Я легко втянулась в учебу — схватывала все на лету, так что с этим проблем не возникло. А потом… Потом я встретила тебя.
Рей замолчала и требовательно, с каким-то скрытым в глубине глаз отчаянием, уставилась на приятеля. Как молящийся смотрит на изображение своего бога, как лудоман, застывший перед рулеткой. Она ждала ответа, хотя вопрос был неизвестен даже ей самой… Чего хотела Рей? Чтобы Дим сказал ласковое слово? Чтобы поддержал? Или встречной откровенности? Она не знала, она просто ждала и парень, не выдержавший этого безмолвного «разговора» отступил на шаг назад, скрывшись в глухой тени тяжелого контейнера с оружием.