— Я крутой парень, Рэй Рэй — поддразниваю я.
Она роняет вилку со звуком, который эхом разносится в микрофоне.
— Это не то, о чем я говорю, и ты это знаешь. Ты сам по себе. Подальше от нас.
— Я в норме.
— Говорит парень, который ненавидит ездить на заднем сиденье сам по себе.
Сдавленный кашель, замаскированный под смех, наполняет комнату с затхлым запахом, и я ерзаю на кровати.
— На самом деле я в порядке.
Беспокойство сводит ее брови вместе, но она отводит взгляд, зная, что я здесь, а они там, и это не изменится, пока я не решу, как быть. Я люблю ее задницу за то, что она думает, прежде, чем выразить свою озабоченность, она меня полностью понимает.
Капитан меняет настроение на что-то более легкое, и мы несем чушь до конца ужина, вешая трубку после того, как договорились продолжить завтра в то же время, и каждую последующую ночь, пока мы все не воссоединимся.
Когда нам было семь лет, наш отец дал нам знаки, которые должны были связать нас физически, хотя эмоционально мы были с самого первого дня. Он дал Мэддоку ключ, Капитану кастет, а мне цепочку из белого золота с фамильным гербом.
Может быть, мне действительно нужно домой.
Когда я думаю об этом, возникает тошнотворная потребность в толпе, кричащей, чтобы я возвращался к другим, удушающее чувство того, как я сижу один в этой коробке, взвешивающей следующие шаги, но я прогоняю это чувство. Если сказал, что я в порядке, значит в порядке. Я сам захотел быть здесь. Сказал Маку оставить меня здесь. Я в порядке.
Я провожу пальцем по лепнине на стенах, пытаясь сосредоточиться на перекрывающейся краске и сколотых углах, но мои глаза тянутся к часам, а затем к серебряному ключу, лежащему рядом с ним.
К черту это.
Я поднимаюсь на ноги, надеваю черную толстовку и выхожу за дверь. Я не знаю, куда я иду, но я не могу сидеть в запертой комнате, полной пронзительной тишины, поэтому я запрыгиваю в машину и уезжаю.
К тому времени, когда я понимаю, куда я направляюсь, я уже там. Припарковался прямо возле дома тети Бриэль. В доме темно, так что я готов продолжать кататься, но потом я замечаю всплеск серебра.
Какого хрена?
Я выскакиваю и тащу свою задницу через двор, и, черт возьми, вот она, лежит на одной из тех вещей, сложенных в задней части каждого продуктового магазина, все еще в школьной форме. Мои мышцы напрягаются, когда я приближаюсь, но не требуется много времени, чтобы понять, что она дышит, и следует разочарование. Иррациональное раздражение вспыхивает во мне.
— Проснись.
Голова Бриэль вздрагивает, ее волосы закрывают половину лица, когда она маниакально мотает верхней частью тела слева направо. В гребаном безумии она смахивает серебряные пряди с лица, зажмурив глаза как можно крепче.
— Давай, давай, давай, — шепчет она, ее руки поднимаются, чтобы защитить ее, ее пальцы нежно постукивают по векам.
— Не хочу тебя огорчать, крошка Бишоп, но если ты пытаешься разбудить себя… ты не спишь.
Каждая мышца в ее крошечном теле сжимается, ее пальцы раздвигаются ровно настолько, чтобы позволить ей встретиться с моим взглядом сквозь них. Ее плечи и руки опускаются, как будто не я причина ее маленького бунта, она быстро хмурится.
— Что ты здесь делаешь? — Шипит она.
— Какого хрена ты здесь делаешь? — Я присаживаюсь на корточки рядом с ней, держа локти на коленях.
Ее пальцы поднимаются, чтобы прикрыть зевок:
— Который час?
У меня начинается нервный тик:
— Почему ты снаружи, в гребаной темноте, одна?
— Перестань отвечать на мои вопросы вопросом.
— Перестань задавать вопросы и ответь на мои.
— О, боже мой. — Она раздраженно качает головой.
— Какого черта ты спишь на этой чертовой коробке, на улице в девять вечера?
Так. Я даю ей время.
Пусть считает меня чертовски добрым.
— Я была… — Она замолкает, замечая свои книги, лежащие рядом с ней, и как будто, у неё в голове загорается маленькая лампочка. — Я делала домашнее задание. — Она кивает, пытаясь убедить меня. — Наверное, я заснула.
Я сосредотачиваюсь на куче дерьма рядом с ней.
— Поправь меня, если я ошибаюсь, — я облизываю губы, переводя взгляд на нее. — Ты закончила свою работу, собрала все, как хорошая маленькая ученица, разложила все красиво и аккуратно, и забыла встать и зайти внутрь?
Вдоль ее лба образуется морщинка.
— Я искала Малую Медведицу.
Моя голова откидывается назад.
— Урсу?
— Созерцание звезд?
Медленно одна из моих бровей приподнимается.
— Это вопрос?
Она поджимает губы. Я бросаю взгляд на дом, и мне становится понятно, что света в нём нет. Я поднимаюсь на ноги:
— Вставай.
— Ройс.
Я собираю ее вещи с травы, запихиваю их в ее сумку и смотрю на нее сверху вниз, все еще сидящую на земле по-индийски.
— Поднимайся.
— Мне и здесь хорошо, спасибо, — говорит она, но ее губы плотно сжаты.
— На счет пять, я занесу тебя в этот дом на руках.
Она ухмыляется, но чем дольше она смотрит на меня, тем больше ей становится не по себе. Я знал, что здесь что-то не так.
Я дам ей шанс рассказать мне, в чем дело.
— Почему ты здесь?
Она сосредотачивается на своей сумке в моей руке. Я перекидываю ее через плечо, наклоняюсь и поднимаю ее задницу. Ее глаза широко раскрыты и смотрят на меня, не оставляя ей выбора, кроме как крепко держаться.
— Один.
— Ройс…
— Два.
— Не…
— Пять.
Я поднимаюсь по ступенькам, моя рука лежит на ручке, когда ее рука накрывает мою, тепло ее ладони останавливает меня на месте.
Мои глаза встречаются с её.
Мышцы моего живота напрягаются, и я сжимаю её крепче. Она смотрит на меня потемневшими, измученными бирюзовыми глазами, молча умоляя меня отпустить, развернуться и спуститься обратно.
Она меня не знает.
Я ее не знаю.
Так откуда, черт возьми, мне знать, чего она хочет?
И что еще более странно, откуда она знает, что я знаю?
Она доказывает это, убирая руку, и прохладный ночной воздух заменяет ее, когда бриз касается костяшек моих пальцев. Я отпустил чертову дверную ручку, но не ее глаза. Я держу их, сильно нахмурившись, пока пробираюсь по газону, минуя место, с которого схватил ее, и не останавливаюсь, пока мы не добираемся до машины. Я отпускаю ее на ноги, и протягиваю руку, чтобы потянуть за дверь. Что-то вертится у нее на кончике языка, возможно, попытка возразить, но вместо этого она отпускает руку, садится на сиденье и смотрит прямо перед собой.
Я закрываю ее, делая медленные, грёбаные шаги вокруг машины… Я даже, блядь, не знаю, почему. Но, черт возьми, это кажется необходимым. Одно это должно заставить меня вышвырнуть ее задницу из машины. Вместо этого я проскальзываю внутрь и везу нас в первое попавшееся еще открытое заведение, маленькую городскую закусочную.
Мы здесь уже двадцать минут, и последние пятнадцать она притворялась, что не наблюдает за мной из своего угла кабинки, в то время как я намеренно игнорировал этот факт, полностью сосредоточившись на своей картошке фри и шоколадном коктейле. Ее драматическое раздражение и сильный удар ложкой по столешнице вызывает должный эффект. Я поворачиваю голову к ней:
— Что?
— Ты не собираешься спросить меня, почему я была снаружи?
— Нет.
— Почему бы и нет?
— Потому что я уже знаю.
— Хорошо… — Она поворачивается всем телом, чтобы посмотреть мне в глаза. — Так почему я была там?
— Нет. — Я качаю головой. — Я не играю в твою ерунду, просто жду, пока не получу возможность забрать твою задницу и бросить тебя у обочины.
— Если это правда, зачем вообще появляться?
Мои брови сходятся вместе, понимая, что я не знаю ответа на этот вопрос. Что я точно знаю, так это то, что я чувствовал беспокойство, потребность выйти и подышать была чертовски удушающей, поэтому я так и сделал.