В этом нет ничего особенного.
Когда я не отвечаю, ее взгляд опускается на соломинку. После нескольких секунд тишины она говорит:
— Ты бы этого не сделал.
— Не сделал бы чего?
— Не высадил бы меня на обочине.
Я стираю со своего лица всякое выражение, моя стена взлетает выше, и вместе с этим появляется небольшой оскал:
— Не притворяйся, что знаешь меня.
— Не раскрывай свои карты так быстро.
— Детка…
— Бриэль. — Вздёргивает она подбородок.
Гнев переполняет меня, нагревая меня изнутри. Я наклоняю голову, но прежде чем я произнесу хоть слово, она поднимает брови, как ребенок, вторгается в моё пространство и берет картошку с моей тарелки, отправляя её в рот.
— Нет ничего плохого, в желании убедиться, что я в безопасности, — говорит она.
— Мне насрать так это или нет, — выплевываю я.
Она начинает действовать мне на нервы.
Бриэль закатывает глаза, потянувшись за своим молочным коктейлем.
— Мне перефразировать, чтобы мы могли притвориться, что ты бесстрастен, когда явно не выглядишь таким?
— Звучит так, как будто ты хочешь, чтобы тебя оставили здесь.
Вот же хитрожопая, смеётся, сохраняя нотки иронии в голосе:
— Нет ничего плохого в том, что тебе не нравится мысль о том, что девушка находится в опасной ситуации. Ну как… лучше?
— Если ты знаешь, что спать на улице опасно, почему делаешь это?
— Если ходить по кампусу, где люди не знают, какой ты крутой Мама-Джамма, зачем делать это? — Издевается она.
Я облизываю губы, подавляя улыбку, которая так и подмывает показаться.
— В этом нет ничего опасного.
— Затевать драку с кучкой парней и чуваком, который, по сути, их собственный маленький кумир или не маленький, — поправляет она себя. — Фрэнки на самом деле довольно гигантский, мускулистый и все такое, и… — Она внезапно смеется, обрывая себя. — Что?
— Я ни хрена не говорил.
Она поджимает губы, ее охватывает веселье, и это меня бесит.
— Ты ничего не сказал, — соглашается она. — Но твое лицо изобразило все это, типа я раздражён и мальчик сердится.
— Я раздражен, потому что, ты слишком много болтаешь.
— И ты привел меня в эту закусочную, усадил нас подальше абсолютно от всех, для чего? — Она крадет еще одну картошку, размазывает ее по мороженому, прежде чем откусить. — Есть?
— Не преувеличивай, — медленно говорю я. — Мы здесь только для того, чтобы убить время, пока тебе не разрешат войти в дом, в котором ты живешь, но если ты предпочитаешь спать на земле, скажи гребаное одно слово, и мы, блядь, вернемся.
Ее тело напрягается, ее внимание переключается на холодное угощение, стоящее перед ней, она слегка его помешивает:
— Я не говорила, что не могу зайти внутрь.
— Ты запаниковала, когда я потянулся к дверной ручке.
Она открывает рот, но закрывает его, ее полный беспокойства взгляд скользит по моему.
— Скажи мне, почему?
Она держит рот на замке, но затем поднимает одно плечо, ее глаза бегают по моим:
— Потому что как будто у меня есть выбор, Ройс Брейшо? Кроме того как делать то, что должна, чтобы выжить.
— Ты должна спать на улице, чтобы выжить?
— Я должна избегать плохих ситуаций, чтобы выжить, но облегчу тебе задачу и повторю: здесь безопасно, помнишь? Люди конечно придурки, но только словами. — Она пожимает плечами. — Здесь совершенно безопасно спать практически везде.
Мои глаза сужаются, и я хочу спросить ее, что она имела в виду в первой части своего заявления, но выбираю вопрос попроще:
— Преступность повсюду.
Она на секунду задумывается и говорит:
— Так и есть, но не в этом месте.
— Откуда тебе знать, малютка Бишоп? — Я наклоняюсь вперед. — Если старший брат скрывает наш мир, потому что этот ублюдок должен, как ты и предполагала, тогда откуда ты знаешь, какое дерьмо вижу я?
Она кладет одну руку на стол, а другую на заднюю стенку кабинки, встречая мои несколько дюймов вперед несколькими своими.
— Ты бы удивился, что можно найти в интернете.
— Так ты следишь за нами?
— Не за вами. — Ее глаза затуманиваются от тоски, но она моргает. — За домом.
Путаница плавает в моей голове, пока я изучаю ее.
— Скажи мне, — спрашивает она усталым тоном. — Ты что-то скрываешь от своих братьев?
Мои мышцы вздрагивают при упоминании моей семьи.
— Нет.
— Так они знают, что ты здесь?
Мои губы сжимаются, и на ее лице появляется легкая улыбка, но это не торжествующая, и не стервозная улыбка, а печальная.
— Так я и думала, ты паршивая овца. Ты не лгал им, но ты нарушаешь правила, пока они не обретут смысл в твою пользу, как бы переходишь черту до самого края, вечно прыгая, прежде чем у тебя появится шанс упасть. — Она кладет голову на кулак и смотрит на меня. — Я тоже такая. Паршивая овца, но правила есть, конечно… Но я не прогибаюсь. По большей части я делаю то, что должна, в школе, дома и еще много чего, но… — Она хмуро обрывает себя и отводит взгляд. — Ты подумаешь, что я сломанная.
— Я итак так думаю.
Быстрый смех вырывается у неё, уголки ее губ приподнимаются и почти приподнимаются мои, но я не позволяю этому случиться, вместо этого вдавливаюсь в сиденье сильнее. Пусть моё дерьмо останется при мне.
— Почему тебя волнует, что я думаю?
В ее взгляде есть намек на сдержанность, но она решает продолжать.
— Мне нравится прокручивать все в голове, верить, что выбор, сделанный за меня, сделан в мою пользу. Таким образом, этот отстой, становиться немного меньше.
Ложь портит все. Она должна это знать.
Верно?
Я выпрямляюсь:
— Если ты лжешь себе, тогда кому доверяешь?
Она смотрит вперед, поворачиваясь, чтобы посмотреть в темноту за окном рядом с ней.
— Никому. — Она тяжело вздыхает, медленно переводит взгляд на меня. — Ни одной душе.
Что-то шевелится у меня под ребрами, но я не уверен, что с этим делать.
Никому.
Она никому не может доверять.
Даже самой себе.
— Люди отстой, но маленькие города отстой еще больше, — добавляет она с покорной улыбкой. — Все, что эти люди когда-либо делают, это шепчутся о том, как мне повезло, и как мне нужно воспользоваться новыми возможностями, которые у меня якобы здесь есть, работать усерднее, делать больше, во всём участвовать. — Она закатывает глаза. — Но это такая чушь. На самом деле они этого не хотят. Они просто хотят чувствовать себя лучше, когда проходят мимо меня на улице, отводя взгляд в другую сторону.
Так будет лучше для нее, я слышу слова Басса громко и чертовски ясно.
Но так ли это?
Она звучит несчастной и, что еще хуже, принимает это.
— Я не неблагодарная, я ценю, что мне есть куда пойти. — Она решает поделиться большим, и я замер, ожидая ее объяснений и раздражаясь из-за своей внутренней потребности знать. — И, конечно, я хочу большего от жизни, но не здесь, и не такой жизни, которой, по их мнению, я должна прожить. Они видят эту молодую, введенную в заблуждение девушку со странными заскоками и тихими мыслями, и бац, внезапно все они точно знают, кем я должна быть. — Ее глаза встречаются с моими. — Почему я должна быть такой святой как все ожидают от меня, чтобы иметь будущее, которым я могла бы гордиться и быть счастливой? Что, если я хочу быть другой? И более того, что, если я должна быть другой?
Последнее слова она произносит неуверенным шепотом.
Вена на моей челюсти начинает пульсировать, заставляя меня стиснуть зубы, чтобы остановить это. Я облизываю губы, мой вопрос звучит как низкий скрежет.
— Какой другой?
— Несмотря на то, что я пережила, я не жестокий человек, — говорит она больше себе, чем мне. — И я рада этому, но…