– Рад знакомству, – ответил Тога, но себя и меня не представил. Не иначе заподозрил что-то.
– Да не прогневается уважаемый мастер на недостойного, осмелившегося нарушить его трапезу, но не могли бы вы, почтеннейший, выслушать меня?
– Да? – Тога растерянно посмотрел на меня.
– Я говорю, не соизволите ли вы поговорить со мной?
– О чем вы хотите говорить?
– О деле крайне важном для меня. Можно сказать, брутально важном.
– Хорошо, – тут Тога снова переглянулся со мной. – Говорите, что там у вас.
– О, благодарю! – просиял толстяк и тут же крикнул корчмарю неожиданно густым и сочным басом: – Ардаль, три бутылки белого «Аржано», самого лучшего!
Корчмарь так быстро принес заказанные бутылки, что стало ясно – толстяк в Сабату человек очень уважаемый. Ну еще бы, поильцев во всех краях и во все времена уважают, как никого! Мэтр Каннель тут же сноровисто и быстро сломал сургучные пробки и разлил по кружкам первую бутылку.
– За здоровье их величеств, преславного императора Эльдареда и нашего августейшего монарха Жефруа Прекрасного! – провозгласил он и одним глотком выпил вино.
Мы последовали его примеру. Вино было хорошим, хотя до «Сабарек-Бланшефлер» ему было далеко. На мой вкус, слишком кислое, что-то вроде средней руки рислинга. Мэтр Каннель тут же наполнил опустевшие кружки.
– Хороший букет, не правда ли? – спросил пузан и с гордостью в голосе добавил: – Это мое вино, прошлогоднего урожая. Горжусь тем, что принадлежу к фамилии потомственных виноделов.
– Вы о деле говорили, – напомнил Тога.
– С вашего позволения, господин маг, я человек в здешних краях уважаемый, и уважение это, как мне кажется, заслуженное, – начал пузан. – Еще мой дед, мир праху его, был коммерсантом, и в округе Сабату его все знали и уважали. А уж мой отец и вовсе приобрел добрую славу, устроив близ Сабату виноградники и винокурню. Как говорится, и людям польза, и ему почет.
– Ближе к делу, – сказал Тога.
– Очень скоро дела у моего отца пошли в гору, и он расширил виноградники в местечке Аржано до девятисот арпанов, да еще от самого королевского наместника получил по великой милости монаршьей еще семьсот арпанов плодороднейших угодий. С тех пор Бессмертные своей милостью не оставляли нашу семью, и вино с маркой Аржано стало популярно по всему Лансану. Так что наследство я получил хорошее и употребил эти деньги во благо и себе и всей округе. Мельницу ветряную вот построил, на ней теперича крестьяне из девяти деревень зерно мелют…
– Все это хорошо, – перебил я, несколько нарушив субординацию, – но вы, милейший, о каком-то деле говорили.
– Да-да, конечно! Мой отец пятнадцать лет тому назад покинул этот мир, поделив немалое наследство между мной и моим старшим братом Марком. Но два года назад бедный мой брат Марк внезапно умер, не оставив детей, и все его имущество, помимо доли, оговоренной в завещании для его вдовы, перешло в мое пользование. Немалое, надо сказать, имущество – виноградники на том берегу реки Шаро, старая и новая винокурни, движимое имущество…
– О деле давай, – сказал я, глотнув вина.
– Да, простите меня за многословие, я лишь хочу, чтобы господин маг понял, какая беда меня постигла… Еще раз осмелюсь сказать – семья наша уважаемая, люди никогда ничего плохого о нас не говорили. У меня на виноградниках почитай половина жителей Сабату работает, а ссуды я даю под честные проценты и ни с кого лихвы не требую, все по распискам. Сам государь наш Жефруа соизволил в прошлом году посетить наши виноградники и отведать моего божоле…
– Он мне надоел, – зловещим тоном сказала Марика. – Сейчас я заткну ему глотку.
– Я понял, что вы заслуженный человек, – сказал Тога, снова адресовав мне недоуменный взгляд. – Но о какой беде речь?
– Господин мой, все дело в моей дочери. Я женился очень рано, такова была воля моего покойного отца. Жена мне досталась прекрасная, и мы с ней мечтали родить много детей, но Бессмертные послали нам за двадцать пять лет только одну дочку, мою красавицу Агнесс. – Толстяк снял с шеи эмалевый медальон, видимо, сделанный на заказ и с поклоном подал Тоге.
– Хорошенькая девушка, – равнодушным тоном сказал Тога, посмотрев портрет на медальоне.
Поскольку мне тоже хотелось взглянуть на образчик местной красоты, я протянул руку и взял медальон. Уж не знаю, чья это заслуга, злой матушки-природы или художника-мазилы, но на мой вкус красотка Агнесс была страшнее атомной войны.
– Действительно красавица, – соврал я и вернул медальон мэтру Каннелю. Пузан аж просиял весь.
– Да-да, истинно говорите, моя Агнесс просто копия своей красавицы-матери! – тоном фанатика сказал он. – Но вот беда, никак не могу выдать ее замуж.
– И что дальше? – Голос Тоги дрогнул.
– Да вот не знаю, как объяснить верно доброму господину магу… – Толстяк вцепился в бутылку своего семейного вина, будто на ней была написана какая-то подсказка. – Я-то хоть завтра готов ее замуж отдать, и приданое положу хорошее. Тридцать тысяч дукатов одних денег, не считая рухляди и прочего. Не всякая знатная дама в Лансане может похвалиться таким приданым.
– Ты к чему клонишь? – Тога был так взволнован, что перешел на «ты». – Женихов у тебя что ли нет?
– Ой, господин мой, не все так просто! Женихов-то хоть отбавляй, и даже знатные особы не прочь с нами породниться, но… Девочка моя глупенькая вбила себе в голову, что все женихи только ради приданого к ней сватаются, ради прибытка то есть, а к самой к ней никаких чувств не испытывают…
– И я их хорошо понимаю, – вставила Марика.
-… а ей любви хочется неземной и всего такого, – продолжал пузан, и лицо его стало таким же кислым, как семейное белое вино «Аржано». – Вбила себе в голову, дуреха, что только по любви замуж выйдет. А ей ведь двадцать три года уже, пора замуж, да и внучат нам с супругой охота понянчить…
– И какая проблема? – спросил я. – Или слово отца уже для дочери ничего не значит?
– Значит, сударыня, значит, ой, как много значит! Но моя Агнесс характером в мать пошла, упрямая, да гордая. Как заговорю с ней о замужестве, так она в слезы. Ничего не могу с ней поделать!
– Ты о деле будешь говорить, или нет? – В глазах Тоги появилась ярость.
– Уже говорю, господин мой, уже… Две недели назад получил я письмо от моего родственника из Жуайе, в коем он сообщил мне, что один его компаньон овдовел недавно и теперь подыскивает себе достойную партию. Немолодой уже господин, но богатый, очень уважаемый и самых верных жизненных устоев. Мол, неплохо бы мою Агнесс за него сосватать. Ну, я и обрадовался, что такой достойный жених для моей глупышки сыскался, сказал ей об этом, а она мне: «Ни за что! Я другого люблю!» Тут я, с позволения сказать, дар речи потерял. «Кого это ты там любишь, такая-растакая? – спросил я. А Агнесс и отвечает: «Не скажу, это тайна. Придет время, сам все узнаешь. И не лезь ко мне больше со своими расспросами, а то убегу из дома!». И все, ничего я у нее выпытать не смог. Ясное дело, мы с женой за головы схватились, когда доченька о своей любви нам сказала. Стали выяснять, кто этот таинственный возлюбленный.
– И что?
– Выяснили, – мэтр Каннель тяжело вздохнул. – Уж лучше бы не выясняли. Вот, извольте прочесть.
Винодел сунул Тоге клочок бумаги, исписанный неровным почерком с двух сторон. С одной стороны было написано следующее:
«Торговцу за балки и черепицу – 445 дукатов 3 кроны 7 соверенов. Приказчику в Сабату дать на чай 5 соверенов».
С другой были типа стихи:
– Не в склад, не в лад, поцелуй кирпич! – сказал я, прочитав этот поэтический шедевр. – Что за писулька?